Охотники на людей
Шрифт:
Я не мог сдержать улыбки. Мне вдруг стало так хорошо и спокойно…
— А хотите, я вам расскажу очень странный сон? – я посмотрел на ребят. – Ну, чего уставились? Налетайте, все вкусное съедят!
Так, за кружечкой липового чая да за банкой малинового варенья начался мой длинный, а, может, и не такой уж длинный, но весьма занимательный рассказ…
Глава 9
Унылое серое небо роняет на осиротевшую землю тяжелые слезы – они льются, не прекращаясь ни на минуту. Мы стоим с Михаилом, прислонившись плечами к стволу искалеченной
— Неспокойно… – я поежился и глубже втянул шею, поправив стоящий ворот плаща.
— Тоже чувствуешь? – присев, Михаил мерно покачивался на левой ноге, будто нарочно попадая в такт ветвям стоявшего рядом ясеня.
— Чувствуют нож в спине… – я улыбнулся. – Сколько раз тебе можно повторять?
— Не продолжай, помню, чем заканчивается эта твоя шуточка, помню.
Немного помолчав, добавил: «Всем сердцем что-то ощущаю, а что, не могу объяснить. Слов нет».
— Согласен.
Нельзя было заметить ничего необычного ни на железнодорожных путях, ни рядом с ними. Слов нет. Вообще ничего нет, кроме этого осточертевшего дождя.
Я тихо, но выразительно выругался.
— Пойду прогуляюсь вдоль дороги, – не дожидаясь ответа, Миша по–мальчишески легко вскочил с места и, звякнув висевшими в ножнах прутами, побежал в сторону переезда. Порыв ветра уже издали принес его слова: «Если повезет, найду что-нибудь полезное для дома».
После моего трехдневного, а может, трехлетнего бреда я все больше уходил в себя, пытаясь найти совпадения в событиях – тех, что были в прошлом, и тех, что происходили в настоящем. Невыносимо болела голова, но ничего нельзя было поделать. Нет, мне было не все равно, где-то в глубине души я даже беспокоился за него, но ничего не ответил, даже не повернул голову – в какой-то момент я просто понял, что в ближайшее время с Мишей все будет хорошо.
Сознание растворилось в шепоте окружающей тишины, зрение перешло на тот уровень, когда видишь исходящие из земли едва заметные серые нити – тонкие, около метра высотой, они мерно колышутся, словно длинные женские волосы в спокойной воде. Еще чуть–чуть – и я сольюсь с окружающим меня лесом, впитав в себя все живое и неживое.
Ветер, тихо завывавший, изменился, усилился и теперь легко толкал меня, развевая полы плаща, будто увлекая за собой. Я снова поправил ворот – похолодало. Плащ, в точности такой же, что и в моем бреду, я нашел совершенно случайно в недавно расчищенном подвале. (Хотя в отсутствие понятия «случайность» моя уверенность достигала максимально возможного уровня).
Я вижу себя метрах в десяти, со спины. Небольшой рюкзак на плечах, меч (я опираюсь на него двумя руками). Устал, я бесконечно устал. Ветер треплет полосы, колышет одежду. Всматриваюсь вдаль. Рядом сидит большой лохматый пес. Впрочем, может и не пес это вовсе. Все вокруг в серых и коричневых красках. Моросит дождь. Картина, не дававшая мне покоя долгие годы. Видение, раз за разом являвшееся ко мне во снах. Мертвый безжизненный лес, легкая роса на пожухлой траве.
Иллюзия, лишь я попытался рассмотреть ее лохматое лицо, тотчас исчезла, оставив меня один на один с реальностью, порядком успевшей вымотать за последние дни.
Всего лишь сон.
Стоя у дерева, впитывая его древнюю мощь, я задремал. Может, эта ель и есть
Всего лишь сон. Ничего боле. Я потянулся, и мурашки, как всегда приятной волной, пробежали по всему телу.
Михаил появился практически неслышно, усердно показывая жестами пригнуться и быстро двигаться к нему.
— Там… – Мих был взволнован, его голос дрожал от возбуждения. После глубокого вдоха и довольно сильного выдоха уже ровным голосом продолжил: «Там три каких-то бугая ведут двух связанных парней. Один весь в крови, кажется, серьезно ранен: он чуть идет, а эти быки его то и дело пинают. У второго перевязана голова и он сильно хромает. Лиц не рассмотрел».
— Быки, говоришь… Парней? – я лениво глянул на Миха и изобразил на лице маску отрешенности, – пусть пинают. Бог им в помощь. Вот если бы…
Я не успел закончить, как Михаил прервал меня сбивчивой скороговоркой о двух больших, явно наполненных чем-то полезным, рюкзаках, которые «качки чуть несли». Естественно, содержание рюкзаков весьма меня заинтересовало. И тому была веская причина – не зря же мы, к слову сказать, тайком от Татьяны наведывались к железной дороге. В последние дни в подвалах нам практически ничего не попадалось: либо сгнило, либо сожрали крысы, либо добраться до нужного места было практически невозможно из-за серьезных завалов – их было не разобрать вручную. А в одном месте и вовсе поселилась стая собак. Нападать они не нападали, но и близко к себе не подпускали. Впрочем, даже вдвоем, в телогрейках и ватных штанах, со всем нашим арсеналом желания подойти к ним попросту не возникало.
Конечно же, запасы у нас были и даже в достатке, но никогда не нужно забывать о том, что эти самые запасы необходимо не только уничтожать, но и своевременно пополнять.
— Качки, говоришь… Рюкзаки? – напускное безразличие сменилось улыбкой, – ты умеешь уговаривать. Пойдем, посмотрим, что в рюкзаках.
Достав пруты и низко пригибаясь, мы почти неслышно побежали.
Это не было ни мигом безумия, ни минутой помутнения, ни ребячеством. Всего лишь часть спонтанно родившегося, а впоследствии неоднократно обдуманного, тщательно обработанного, но так ни разу и не опробованного плана, который до сего дня был чем-то, что поддерживало нас в тонусе, давало пищу для импровизации во время порядком поднадоевших тренировок. Мы не хотели никого трогать и заранее договорились не нарываться на неприятности. Так что эту ситуацию мы расценивали, скорее, как практикум, цель которого – держать потенциального противника в поле зрения, не давая зайти на «нашу территорию».
Грош цена тому множеству теорий, к которым не прилагается и крупица практики. Мы знали эту избитую истину, поэтому, когда впереди показались люди, мы прекратили бег и далее стали двигаться почти на четвереньках, кое–где припадая к земле и продолжая свой путь ползком. Мы старались находиться за естественными укрытиями, благо, делать это пришлось совсем не долго.
— Через час начнет смеркаться, – прошептал я Михаилу, как только мы добрались до очередной груды кирпича. Я вдохнул заметно похолодевший воздух и показал на щеку: рана начала болеть.