Охотники за каучуком (Роман об одном виде сырья)
Шрифт:
— А кого же еще?
— Но ведь они вынуждены добиваться больших прибылей, а то для таких, как мы с тобой, ничего не останется.
— Ничего, что-нибудь да останется! Нужно только…
Тилькенс замолкает на полуслове и вдруг улыбается какой-то виноватой улыбкой.
— Прости, пожалуйста! Я тебе даже не предложил выпить.
Лотэр осуждающе покачивает головой, глядя, как Тилькенс достает из шкафа бутылку и два стакана, как, сдвинув карты в сторону, ставит их на стол. При этом он старается не встречаться с Лотэром глазами.
— Этот
Бутылка в руке Тилькенса дрожит. Несколько капель вина попадает на стол, когда он, возражая, резко ставит бутылку.
— Нужно войти в положение людей, вот в чем дело! Конечно, негров необходимо держать в руках, и заставлять их работать тоже нужно; да и наказывать не мешает, если они ленятся и сдают слишком мало каучука. Но нельзя же требовать невозможного! Разве ты сможешь одной рукой сделать вдвое больше, чем двумя? Разве можно требовать с мертвого негра, чтобы он все равно сдавал положенные пятьдесят фунтов каучука в месяц? А я должен из деревень, в которых не осталось и половины жителей, выжимать столько же — да что там, еще больше, чем прежде! В два раза больше! В три раза!
Лотэр хмурится.
— Мне кажется, ты не понимаешь, о чем, собственно, идет речь или ты просто забыл об этом, дорогой. Компания…
— Компания хочет нажиться за наш счет! И за счет негров! Мы же просто кнут в их руках, чтобы подстегивать этих несчастных, заставляя их отдавать последние силы! А все для чего? Чтобы господа из наблюдательного совета могли набивать карманы франками!
— А до тебя это только теперь дошло?
Тилькенс удивленно смотрит на приятеля. Потом откидывает назад в беспорядке падающие на лоб волосы и отвечает упавшим голосом:
— За последние месяцы мы здесь уничтожили почти четыре сотни туземцев.
— Только и всего?
Тилькенс вскакивает.
— А что же, прикажешь прикончить все племя? Может быть, мне отправлять в Бому каждый месяц корабль, груженный негритянскими головами?
Лотэр переводит взгляд на все еще нетронутые стаканы с вином.
— Послушай, — говорит он раздраженно. — Все это ерунда! По пути сюда я зашел в миссионерское поселение. Ты ведь знаешь Кларка? Старый дурак прочитал мне целую проповедь…
— Представляю себе!
Тилькенс хрипло смеется.
— Раз ты этого англичанина…
— Ага! Значит, ты уже знаешь.
— Такие новости распространяются быстро. В Боме о ней тоже скоро узнают.
— Ну, вот я и говорю, — продолжает Лотэр, немного выбитый из колеи. — Этот дурак читал мне проповедь. Но ему по штату положено. А ты-то зачем?
Тилькенс встает и принимается большими шагами ходить по комнате. Наконец он останавливается прямо перед Лотэром и говорит:
— Может быть, ты и прав. Нервы у меня сдают, я уже давно замечаю. Возможно, это все от жары, от вина… А может быть, ты и неправ. Но ссориться нам не стоит.
И, помолчав:
— Да и кто мы такие? Во всяком случае… Мне
— Вместе мы здорово дадим им жару, — убежденно восклицает Лотэр.
Тилькенс машет на него рукой.
— Не думай, что это легко! То, что здесь происходит, не похоже на обычные беспорядки.
Он берет стакан и одним духом опоражнивает его. Затем подходит к окну и долго смотрит на пышущий зноем плац.
Вечером он ведет Лотэра к сараям, в которых содержатся пленные.
Сто тридцать четыре человека, в большинстве своем женщины, которых надсмотрщики согнали сюда из близлежащих деревень. Раскаленный сарай из гофрированной жести набит до отказа. Оттуда разит такой нестерпимой вонью, что двое часовых, стоящих с винтовками па посту у запертых дверей сарая, отошли от него к противоположному дому. Когда Тилькенс приказывает им отпереть сарай, их лица расплываются в усмешке. С трудом удается им вытащить тяжелый засов.
— Черт побери! Какие-то скелеты, — вполголоса, сквозь зубы цедит Лотэр, оглядывая темнокожих, задыхающихся от страха и вони людей, которые протискиваются к дверному проему и жадно глотают свежий вечерний воздух.
— Зачем ты навязал себе на шею этот сброд?
Тилькенс пожимает плечами.
— Я их отпущу, как только получу каучук, который мне недодали в их деревнях, — другого способа у меня нет. Мне один полковник в Боме порекомендовал это средство.
И, немного помолчав, добавляет:
— Восемнадцать уже отдали богу душу.
— Ты их ничем не кормишь?
— Один раз в день им дают воду и несколько маисовых лепешек. А то они слопают друг друга.
Из сарая доносятся глухие всхлипывания. Жалобно плачет ребенок. Люди продолжают, толкаясь, протискиваться поближе к двери.
— Ну-ну! Не так быстро, — замечает Тилькенс.
Он подзывает часовых. Они подбегают к сараю и принимаются прикладами отгонять людей от двери. Раздаются стоны, кто-то жалобно вскрикивает; толпа пленных отшатывается в глубь помещения. Одна из женщин падает, обливаясь кровью; ее оттаскивают.
Тилькенс подходит к двери. Лотэр неохотно следует за ним, стараясь не дышать.
У стены сарая лежит мужчина. Он гол, ноги скованы цепью. На груди резко обозначились ребра, Живот у него втянут, острые ключицы чуть ли не упираются в подбородок, а конечности высохли и напоминают палки, на которых сучками выдаются вспухшие суставы.
Лотэр вглядывается в лицо этого человека, отвернувшегося от света. В темноте лишь лихорадочно блестят белки воспаленных глаз.
— Ну? Ты не передумал? — громко спрашивает Тилькенс на диалекте абу-буа. — Хочешь вернуться в свою деревню? Будешь еще сопротивляться?
Белые пятна глаз исчезают, вместо них сверкают зубы. Тилькенс прислушивается. Потом спрашивает:
— Ты меня слышишь?
Но человек, лежащий у стены, безмолвен и недвижим.
— Кто это? — спрашивает Лотэр.