Охотники за каучуком
Шрифт:
— Хорошо, согласен… Пусть твои друзья освободят тебя от твоих уз! Эй, старик, если ты можешь еще держаться на ногах, возьми тесак и освободи своего друга!
Луш, недоумевая при виде неожиданного великодушия, по меньшей мере странного в таком человеке, как этот негр, тем не менее берет из рук одного из негров тесак и принимается перерезать им веревки, связывавшие руки Геркулеса.
— Что ты там делаешь? — спрашивает его Диего.
— Отвязываю руку этого парня!
— Да разве я так велел тебе это сделать?
— Как же иначе?! .
— Как ты плохо соображаешь, старик! Я хочу,
— Но в таком случае… пришлось бы…
— Что?
— Отрубить… отсечь… саму руку!
— Ну, так что же? Отсеки или отрежь для начала одну руку, иного средства освободить веревки я не вижу? ..
— Да это невозможно, вождь! Вы, конечно, изволите шутить… искалечить так товарища! ..
— Даю тебе время сказать «сейчас»! А если ты еще будешь колебаться, то я прикажу тебя смазать медом и посадить на солнце, на закуску мухам и мошкаре!
— Так значит, все-таки надо! .. Но у меня духа не хватает… рука не подымается!
— Ну же, негодяй, поторапливайся! Ведь не за такие же безделицы уголовный суд сослал тебя на Кайену!
Тогда Луш, совершенно истощенный только что вынесенной пыткой, ухватил покрепче свой тесак и приблизился к своему товарищу, принявшемуся реветь, как резаная свинья.
— Бедняга, — пробормотал, запинаясь и глотая слезы, дрожащим голосом старик. — Что поделаешь? Надо покориться! .. Все равно, не я, так другой это сделает… Там у нас на каторге тоже никто не винил палача… Таков приговор, сам понимаешь! Если откажусь я, другой сделает то же, а я лишусь своей шкуры!
— Ну, что же! Я жду! — грозно крикнул Диего.
Луш с трудом наклонился, схватил руку Геркулеса и принялся пилить ее своим тесаком, который был недостаточно острый и плохо резал.
Рев и вой несчастного были так ужасны, так душераздирающи, что многие из зрителей не в состоянии были вынести этого зрелища.
Но Диего, веселый и довольный, с разгоревшимися глазами и вздернутой вверх губой, словно тигр, почуявший запах крови, окинул толпу свирепым взглядом, заставившим сразу замолкнуть в сердцах зрителей всякое чувство сострадания к несчастному.
Наконец, Луш отделил в локте отрубленную руку товарища.
— Прекрасно! — одобрил Диего, — сработано на совесть, старина! Теперь за тобой очередь, Красняк! Возьми тесак и ампутируй ему какую-нибудь ногу!
— Рад стараться, господин! — отзывается негодяй. — Я не стану кочевряжиться… всяк за себя… такова наша жизнь… Раз… и два! .. Готово… Прикажете еще? — добавил он, отсекши одну ногу с удивительной ловкостью и проворством.
— Нет, довольно! Теперь очередь за Кривым. Я хочу, чтобы все вы приложили руку к этому делу… Эй, да этот детина потерял сознание… ну да впрочем у нас нет времени приводить его в чувство! ..
— По крайней мере, отбиваться не будет, — говорит Кривой, желая щегольнуть перед негром таким же цинизмом, как и его товарищ. — Бедняга, когда я работал на бойне, то мне не раз приходилось иметь дело с быками, не столь здоровыми, как ты… но вот и готово! .. Вот что значит мы! Теперь чья очередь? — спрашивает он, отдавая тесак, обагренный кровью от конца до рукоятки.
— Твоя! — повелительно говорит Диего одному из мулатов.
С минуту
— Негодяй, ты не будешь больше рубить людей! Изверг!
Порыв этот настолько неожидан, движение так быстро и решительно и так неудержимо, что Диего, захваченный врасплох, не успевает даже защититься. Тяжелое лезвие тесака с силой, удвоенной отчаянием и бешенством, готово врезаться в шею жестокого мучителя, который сознает, что на этот раз он погиб. Он машинально заносит для защиты правую руку, чтобы заслонить ею лицо, но это удается ему лишь отчасти. Тесак глубоко врезается в его руку и рассекает плечо до самой кости. Мулат смело заносит свое оружие во второй раз, но гигант-негр, не издав ни малейшего звука, не призвав никого себе на помощь, с проворством и ловкостью хищного зверя увертывается и, обхватив смельчака обеими руками поперек туловища, сдавливает его с такой адской силой, что разом переламывает ему хребет.
— Молодец, голубчик! — сказал Диего, холодно и презрительно отбросив мулата, как щенка, на несколько сажен от себя.
Этот поразительный прием вызвал невольный восхищенный вой у присутствующих, до сих пор хранивших растерянное молчание.
— Да, ревите теперь! — со злобной насмешкой пробормотал Диего. — А если бы ему удалось убить меня, то вы разорвали бы меня на части! Знаю я вас!
Затем, как будто ничего не случилось, как будто кровь не лилась ручьем по его черной спине, он обернулся к последнему мулату и насмешливо сказал:
— Твой приятель неловок! Ну, а ты что думаешь сделать?
— Постараюсь быть ловчее его, если смогу! — смело и гордо ответил бразилец, не сморгнув глазом.
— Значит, если прикажу прикончить эту скотину, которая издыхает, корчась на земле, то ты попробуешь, как и он, убить меня?!
— Да!
— Ну, так знай же, что ты сам изрек сейчас свой смертный приговор! Я приговорил вас, после батогов, к сравнительно легкому наказанию — казнить частями самого виновного из вас и сделать это только для того, чтобы урок пошел вам впрок. Остальных я милую, убежденный, что они впредь будут благоразумны. Что же касается этого Геркулеса, то оставшаяся рука послужит нам для того, чтобы за нее повесить его на этом манговом дереве! Надо, чтобы он умер не слишком скоро! .. Пусть повисит! ..
Вслед за этим Диего отдает шепотом приказание двоим из своих людей, которые тотчас же бегом направляются к одной из хижин и вскоре возвращаются оттуда, неся две длинных и крепких веревки и корзину, полную глины. Они хватают Геркулеса, все еще лежащего в глубоком обмороке, смазывают толстым слоем мокрой глины кровавые обрубки, обматывают их холщовыми тряпками, чтобы остановить кровотечение, и крепко привязывают эти примитивные лубки.
Мулат спокойно наблюдает за всеми этими приготовлениями, производившимися умышленно медленно, чтобы продлить его пытку и томление неизвестностью. Это железный человек, которого ничто не может смутить.