Охотники за каучуком
Шрифт:
— Иногда я убивал ради удовольствия или развлечения! — с отвратительной хвастливостью заметил Диего.
Шарль презрительно пожал плечами и продолжал:
— Рано или поздно власти проведают о ваших подвигах, и тогда расплата будет ужасна!
— Тогда мы посмотрим и что-нибудь придумаем! — заметил негр.
— А пока позвольте мне предложить вам вот что: эти три несчастных женщины, которых вы видите в таком ужасном состоянии, непременно должны будут погибнуть от анемии и болотных лихорадок, если вы удержите их у себя в Озерной деревне.
— Эта комбинация мне кажется допустимой! — небрежно уронил негр после минутного размышления. — Как ни приятен мне вид страданий людей, принадлежащих к вашей проклятой белой расе, я все-таки соглашаюсь на эту комбинацию, но, конечно, не из гуманности, как вы разумно изволили заметить, а из того же личного интереса! Ну, а теперь прощайте! Я и так слишком долго разговаривал с вами! Я предпочитаю беседу наедине с кайманами беседе с белыми людьми! — с этими словами Диего повернулся на каблуках и вышел.
Едва только за ним затворилась дверь, как зловонная конура, именуемая салоном парохода «Симон Боливар», превратилась в сцену для трогательнейшей картины прощания трех актрис с их мужьями. Эти славные женщины ни за что не хотели оставаться на свободе, когда их мужья будут томиться в плену.
Но мужчины горячо благодарят Шарля, крепко жмут ему руку и радуются этой развязке, которой они никак не могли ожидать.
Отчаянные крики оглашают каюту; молодые женщины хотят лучше умереть в этих болотах, чем расстаться со своими возлюбленными супругами, но мужья уговаривают их, просят, умоляют, и Шарль, посторонний свидетель этой умилительной сцены, не может удержаться от слез при виде столь трогательной любви и привязанности.
Вскоре появление Диего кладет конец всем этим душевным излияниям. Приотворив дверь, он обращается к Шарлю со словами:
— Голет мой стоит под парусами; он сейчас отправляется, спешите! И женщины тоже!
— Нет! Нет! — кричат в отчаянии несчастные артистки, заливаясь слезами.
— Эй вы, ребята! .. Тащи их! — грубо обращается Диего к неграм, стоящим за его спиной. — Нечего церемониться!
— Стой! — крикнул на это один из трех артистов, молодой человек лет двадцати пяти, с правильными чертами умного, живого лица.
— Иди, дитя мое, — обратился он к жене, — иди, повинуйся… я этого хочу! .. Прошу тебя, дорогая, иди за ними!
И тихонько, как расплакавшегося ребенка, он взял жену на руки, поднял на палубу и так же на руках отнес ее на голет.
Несмотря на возражения и душераздирающие мольбы двух остальных женщин, их мужья последовали примеру своего товарища и отнесли на судно своих бедных подруг в полуобморочном состоянии.
Перед тем как расстаться молодой артист, пожимая руку Шарля, сказал ему со всем жаром молодого
— Услуга, которую вы нам оказали, не оплачивается простою признательностью! Располагайте нами, мы все готовы вам служить чем только можем!
Шарль в ответ на это в нескольких словах сообщил ему о постигших его несчастьях и добавил:
— Вы увидите там мою жену и моих детей, поручаю их вам! — и, вырвав клочок из своей записной книжки, он быстро набросал карандашом несколько слов и передал записку своему новому другу со словами: «Это ей! "
Затем еще одно дружеское рукопожатие, еще один поцелуй и объятия с женами, и, поторапливаемые матросами, трое артистов быстро взбежали на пароход, в то время как маленькое парусное судно стало медленно отходить, наполняя ветром свои паруса.
Снятие с мели «Симона Боливара» произошло без малейшего затруднения, благодаря простейшему средству, предложенному Диего и беспрекословно принятому капитаном Амброзио, который, по-видимому, спокойно примирился со своим несчастьем, учитывая и то, что его новый хозяин пустил в ход самые убедительные аргументы, которым трудно было противоречить.
Несчастных быков кидали за борт, и они грузно падали в самую гущу ила, которая тотчас же поглощала их, к великому удовольствию людей экипажа, остававшихся зрителями, а также и самих экзекуторов, на которых было возложено потопление быков.
Довольные тем, что они губят жизнь хотя бы бедной скотины, эти негры ликовали по случаю злой шутки, которую они этим устраивали кайенцам. Возбужденные еще, кроме того, изрядным количеством тафии, с видимым наслаждением исполняли свою возмутительную обязанность, находя какое-то зверское, дикое удовольствие.
Вскоре облегченное судно стало мало-помалу повиноваться действию винта и, наконец, высвободив окончательно свой нос из отвратительной тины, в которой оно увязло, всплыло над желтоватыми водами канала.
Диего следил за всей этой процедурой с невозмутимым бесстрастием и видимым равнодушием. Временами, однако, лицо его хмурилось, а лоб бороздили глубокие морщины. На его вопрос, как глубоко сидит его судно в воде, капитан ответил:
— Всего один метр двадцать пять сантиметров, без груза, с одним балластом!
— Хорошо; в таком случае мы пройдем!
— Что же нам теперь делать, кум?
— Увести пароход в сохранное место, куда никто не догадается прийти его искать, а именно, в воды озера да-Як!
— Что вы говорите, кум? Это — невозможно!
— Полноте! Вы, кажется, немножечко бразилец, не правда ли, кум, и потому верите, что существует нечто невозможное, а я, как ни мало во мне французского, все же твердо помню их старую поговорку: «Невозможного не существует для француза! "
— Ваша поговорка очень красива и звучит гордо в теории, но на практике это не всегда бывает!
— А вот увидите!
— Да что тут видеть; несомненно, что вы посадите нас на мель, но основательнее, чем в этот раз!