Охотники за пармезаном
Шрифт:
***
Еще в начале девяностых у Парфенова был один-единственный приличный френч, в котором он появлялся на всех без исключения московских тусовках и фуршетах. Заискивающе улыбаясь, он сперва дарил присутствующим открытки с репродукциями своих картин, а один раз даже принес бутылку водки «Парфеновка» с самостоятельно распечатанной в цвете этикеткой. Справедливости ради, скажем, что бутылку он так и не откупорил, унеся ее в конце вечера домой.
Обычно на таких мероприятиях, после раздачи открыток, Михас нагружал пластиковую тарелочку разнообразными
Поначалу никто не хотел заказывать портреты у Михаса, и он прибег к оригинальному ноу-хау. Прослышав, что грядет юбилей голландской королевы или люксембургского герцога, он находил их фотографию в интернете и кропотливо делал изображение монаршей особы, не менее, чем метр на метр. Далее он аккуратно упаковывал готовую работу в три слоя пергамента и отправлял в Хейс-тен-Бос или в Бергский замок. К портрету прилагалось короткое письмо, где Парфенов выражал совершенное почтение и просил принять этот скромный дар в знак нерушимой российско-люксембургской дружбы.
Через три-четыре недели драгоценную посылку доставляли герцогу. Распечатав все три слоя, герцог, обладатель огромного собрания подлинников малых фламандцев и великих флорентийцев, несколько минут изумленно таращился на картину некоего Mikhas Parfyonov, где почему-то был изображен в лавровом венке и римской тоге.
Через плечо ему, наконец, не выдержав тишины, заглядывала властная его мать, Жозефина-Шарлотта Бельгийская, по случаю тезоименитства прибывшая в гости.
– Анри! – восклицала она. – Кто это?
– По-видимому, я, – растерянно бормотал великий герцог, до конца не уверенный в этом.
– А почему ты одет как этот старый итальянский развратник, который сделал коня сенатором?
– Видимо, потому, что это нарисовал русский Mikhas, – флегматично отвечал Анри. – А они такие загадочные. Ну, по крайней мере, те, которых я видел, они иногда сбиваются с пути со своими чемоданами денег и вместо Цюриха сворачивают к нам.
– Русский с греческим именем? – переспрашивала Жозефина-Шарлотта, окончательно впадая в оцепенение, и они вместе еще несколько минут молча глядели на шедевр.
Наконец Жозефина вспоминала, что она мать, жена, сестра и дочь монархов и ей надо быть порешительней.
– Унесите это на чердак, – говорила она прислуге, – а ты, Анри, садись и напиши господину Mikhas благодарственное письмо. Конечно, бог не дал этому русскому господину таланта, но зато в полной мере наделил вниманием и вежливостью.
Помня, что перечить матери дороже – один раз она чуть не сорвала уже его свадьбу – Анри со вздохом садился писать ответ, а затем капал
Спустя какое-то время Михас получал главное – собственноручное послание от великого герцога. Так через год у него накопилась целая коллекция галантных отписок, которые он начал показывать потенциальным заказчикам.
Постепенно он стал модным портретистом и поставил дело на поток.
– Вам портрет с ручками или без ручек? – встречал он всех входящих шаблонным вопросом. – С ручками – пятьдесят тысяч долларов, без ручек – сорок. Рекомендую с ручками. Можно во весь рост. Можно на коне. Конь идет по двойному тарифу.
Ошалевший клиент соглашался и на ручки, и на скипетры, и на коня, а чересчур богатых нуворишей Парфенов водружал на слона в образе магараджи. Поток стал полноводным, и, чтобы успевать за каждым заказом, Парфенов нанял бригаду подручных, которые размалевывали холсты в задней комнате и день и ночь. Он лишь подправлял пару штрихов, ставил в правом нижнем углу свою сигнатуру и отправлял нарочным портрет счастливому покупателю. Когда с заказом совсем уж опаздывали, картину просто печатали на фотопринтере. Через три года у него было пять квартир в Москве и замок в Шотландии.
***
– Не люблю плавать, – деланно потирая лоб и морщась, первым делом сказал Михас, ступая на берег, – я ведь в свое время закончил мореходное училище, и с тех пор меня укачивает в этих консервных банках.
И он посмотрел вверх. Во время общения с Михасом выяснилась удивительная особенность этого человека. Он всегда смотрел чуть выше собеседника, вверх под углом в пятнадцать или двадцать градусов, даже во время диалога. Иногда он силой воли опускал глаза на одну линию с визави, но тут же взгляд взметался еще выше.
– У вас есть хороший портрет? – неожиданно обратился он к Тихманскому. – С ручками, на коне.
Тихманский удивился подобной прямолинейности. Даже он не вел дела столь обескураживающе в лоб.
– Нет, – сказал он и зачем-то пожал плечами. Михас посмотрел на него с ангельским укором.
– Это плохо, – заметил он. – Что вы оставите своим детям? Вам обязательно нужен портрет. У вас такие живописные уши. Патрицианский нос. И щеки, как у Франсиско Пачеко.
Тихманский приосанился. Каким-каким, а патрицианским его нос еще никто не называл. Кто такой Франсиско Пачеко, выяснять было неудобно. Его тщеславной натуре идея с портретом пришлась по душе. Но он не спешил в этом признаваться, боясь, что Парфенов взвинтит несуразную цену.
– Вы один здесь хозяйничаете на этой вилле? – беспокойно оглядываясь, продолжал уточнять Парфенов.
– Есть еще компаньон, гражданин Камбоджи, – охотно пояснил Тихманский. – Так положено по местному законодательству.
– А у него есть портрет? – моментально отреагировал Михас.
– Понятия не имею, – сказал Тихманский. – Думаю, что нет.
– Я бы написал, – задумчиво протянул Парфенов. – Этот непроницаемый восточный взгляд, эти агатовые раскосые глаза, это широкое скуластое лицо…