Охотники за сказками
Шрифт:
— Натешишься, прохлещет тебя дождем, и так на тишину и на сон потянет, что первая копушка сена — желанная постель. Заберешься в нее поглубже и не заметишь, как уснешь. Пока спишь — и рубашка, глядишь, просохла, и домой лугами идти — одно удовольствие…
Лесной инженер не закончил своего рассказа. Тучи, грудившиеся над бором, вдруг лопнули, завихрились летучим дымом. Сосны дрогнули. Поляна за окном, наша сторожка и все, что было в ней, озарилось ослепительно ярким светом. Неистовая молния рванулась из черноты
— Начало ядреное! — передернул Василий Петрович плечами.
Новый удар грома, треснувший одновременно с молнией, тряхнул сторожку, широко раскатился по вершинам бора.
— И продолжение недурно!..
Бодрые замечания Туманова и нам придают смелости. И я в душе желаю, чтобы гром громыхал во всю ивановскую.
Только дедушка не разделяет подобного восторга: сидит спокойно на маленькой скамейке, прислушивается внимательно.
— О-оть, оть, оть! Близко бьет, голубушка, — замечает он. — Не зацепила бы ненароком… Окна поплотнее прихлопните.
А сам, поднявшись со скамейки, прикрывает задвижкой печную трубу.
— А то, чего доброго, и к нам через дымоход пожалует. Мало одной печали, как бы другую черти не накачали. По открытым дверям да по трубам молния хорошо стреляет. Вот это другое дело. Давно бы так: без буйства да без грохоту, — прислушиваясь, успокоительно замечает дед, когда вслед за тяжелым громовым раскатом густо зашумел крупный и частый дождь.
У старого лесника он вызывает совсем другие думы, чем у лесного инженера. И речь у деда совсем иная: ровная, спокойная, под стать монотонному гудению дождя.
— Тихого бы теперь да тепленького часика на два, на три. Мужики в деревне, наверно, глядят да радуются на такую благодать. Пойдут после дождя в поле хлебами любоваться. Начнут землю пальцами ковырять, чтобы узнать, глубоко ли промочило.
Расчувствовался дедушка, будто тронул кто-то у него старую, давно забытую струну и она гудит задумчиво и протяжно.
— Грибы тоже после хорошего дождичка дружнее пойдут. Ягоды сочнее нальются. Лесные дороги и те светлее да мягче станут. И тебе с Павлом, — обращается дедушка к Туманову, — удобнее будет в город ехать. Тряски меньше.
Василий Петрович давно, видать, ожидал возвращения к этому разговору. Ответ у него наготове.
— Сначала Максимыч донимал, теперь еще добавка. Что вы, уговорились, что ли, из леса меня выпроводить? Вот не думал! — пытается весело рассмеяться Туманов и морщится, неловко повернувшись. — Ожог-то пустяковый!
— Его мне лучше видно, — говорит дедушка. — Пока это еще цветочки! А что будет, когда ягодки пойдут?.. Он даст себя знать! Так что…
— Так что нельзя мне сейчас из лесу уезжать, — подхватывает и продолжает слова деда Савела Туманов. — Сам понимаешь, нельзя!
— И нельзя, да надо, — не
— Павлу-то разве захочется со своими товарищами расставаться? — отвлекает лесной инженер от себя главное внимание. — Трое в бору останутся, четвертый — в город.
— Конечно, какой интерес, — вмешивается Павка, чувствуя поддержку Туманова.
Дудочкину не только в больницу ехать, ему вообще хочется, чтобы до поры до времени, пока руки не заживут, об ожоге никто, кроме нас, не знал.
— В кузнице не так обжигал, и то ничего, — знай свое повторяет он.
И странно получается: когда Туманову нужно ответить, дедушка без особого труда с этим справляется, а в ответ на неловкие и сбивчивые замечания Павки почему-то не находит нужных слов, сбивается с решительного тона.
— Ведь долго проболит, Павел!.. — просительно объясняет он.
— Так что! И раньше, когда в кузнице обжигался, тоже болело.
— Волдыри прорываться будут. Болячки пойдут.
— Сковырну. Какая беда?
— Зачем сковыривать? Пусть сами отсохнут, — немедленно поправляет ошибку Павки Василий Петрович.
— А что мне: если не надо сковыривать, я и не буду, — соглашается Павка.
Простосердечность и добродушие Павки совершенно обезоруживают деда Савела. Прислушиваясь к утихающим раскатам грома и нарастающему шуму дождя, он возражает все реже, а Василий Петрович вместо слова «доктор» все чаще упоминает имя бабки Васены, которая «весь Белояр лечит».
— А ожоги до порубы лечить — на это она первая мастерица. Так что все в порядке будет. И Павлу с друзьями не расставаться. Переедем поближе к бабке и будем у нее вместе лечиться, — раскрывает Туманов свой план.
С Павкой и нам расставаться неохота. Как он будет один, без нас? Павка поедет — и нам надо ехать. Дедушка кряхтит, но поддается.
— Опять ты по-своему все поворачиваешь, — укоризненно качает он головой, глядя на Туманова.
А Туманов в утешение деду предупреждает Павку:
— Только чтобы бабушку слушаться, аккуратно все ее указания выполнять.
— А мои выполнять не будете?!
С этими словами, громыхнув дверью так, что она заходила ходуном, на пороге появилась «королева».
Пусть знаем мы теперь, что зовут ее Нина, сами видели, как она ставила точки над «е», и все-таки больше нравится ошибочное первоначальное «королева».
— Не будете? — вопросительно и строго повторяет она, посматривая на всех нас по очереди и на лесного инженера особенно внимательно в отдельности.
Под пристальным взглядом «королевы» Костя Беленький на скамейке в струнку вытянулся, мы с Ленькой перестали перешептываться возле окна, а Павка Дудочкин, забыв про осторожность, приподнятыми руками в тряпичной кисее по столу брякнул — сам себя напугал.