Охотники за сказками

Симонов Иван Алексеевич

Собираемся мы, а Василий Петрович спрашивает:

— Может, и меня с ними отпустишь на часок, товарищ доктор?

— На участок небось пойти нацелился, — сердито отвечает ему старенькая лекарша. — Максимыч вон и без того каждое утро начал беспокоить. Один он, такой верзила, с делами будто и не управится. Обязательно ему инженера надо!

И уже ласковее говорит:

— А ты не тревожь себя понапрасну, не спеши раньше времени. На поправку пошло. Через недельку без тревоги можешь к делу вернуться.

Слово коротенькое, а неделя длинная, —

говорит Василий Петрович. — Нина, забеги на участок, посмотри, что там делается. Скажи Максимычу, что доктор сердитый, хочет до холодов взаперти меня продержать, — просит он «королеву» и поглядывает на бабку Васену.

Бабушка с упреком в глазах слушает сетования Туманова, качает головой.

— Так, может быть, тебя сейчас по лесу гулять пустить? Прикрыть простынкой вместо рубахи? Забавно поглядеть будет.

— Лежу, лежу! — сдается Василий Петрович. — До зимы могу лодыря гонять. Теперь у меня помощников хватит. Отосплюсь за недосланное и вперед за целый год… Бегите, помощники!.. — И лесной инженер покорно закрывает глаза.

Сколько нового мы в тот день узнали!

— Ну-ка, беритесь за скобели! — такими словами ветретил нас Максимыч, едва мы появились на участке. И от зычного голоса бригадира проснулось лесное эхо.

Сосны кругом стоят высокие, стройные. «Кремлевые» — называют их в нашем краю. Когда-то из таких деревьев первый Московский Кремль строили.

Максимыч принес полотняную сумку, достал из нее инструменты: изогнутые острые железки с деревянными ручками на концах. Это и есть скобели.

— Берите, — по одной вручает нам Максимыч. — Посмотрел на Павкины перевязанные руки, сказал — А тебя, брат, обидеть придется.

— Ничего, их только чесать нельзя, а за скобель держаться можно. — И Павка покачал руками туда-сюда: смотри, мол, как работают.

Доказал свое, убедил Максимыча.

— Взялись, так не дремать — начинайте сосны подрумянивать. Подрумяним — дальше обрабатывать их легче будет.

Мы знаем, как дерево с корня валить, как раскряжевать его или на дрова разрезать, но сосны подрумянивать — для нас это дело новое.

— Познакомитесь сейчас, не велика мудрость, — гудит Максимыч. — Сюда смотрите.

Он заносит скобель над головой и острой железкой счищает шершавую кору с сосны. Рядом с первой кладет вторую, третью полосы.

— Видите, как она румянится?

А нам уже не глядеть, а самим поскорее точно так же сделать хочется. Костя Беленький вытягивается кверху во всю длину и с силой шаркает скобелью. Не очень гладкая — с заковырками, но получилась полоса. Потом глаже пошли.

«Королева» покороче полоски делает да руками проворнее работает. У нее тоже получается. У Павки с Ленькой и тем более. А у меня никак дело не идет: скобель ковыряет сосновую кору в глубину, вырывается из рук. Полчаса, наверно, одну сосну подрумянивал да по гладкому снова переглаживал.

— Привыкнешь — пойдет дело. Тут не сила нужна, а сноровка, — сказал Максимыч, оценивая мою работу. — Теперь за хаки беритесь.

Бригадир

заранее знает, что насчет хаков у нас сведений столько же, сколько и насчет «румянца» на сосне. В том и заключается простая хитрость Максимыча, что он о неизвестном для нас, чтобы удивить побольше, так свободно разговор ведет. И недоумевает, посматривая сверху вниз:

— Неужели и хака не знаете?

А откуда нам знать, если не видывали.

— Как мужик заставил барина дрова рубить — тоже не знаете? Вот это плохо.

И Максимыч так отчетливо изображает на широком круглом лице досаду, что сразу видно — в самом деле ее ни капельки нет. И не столько обязательно нам про мужика знать, сколько хочется десятнику на подсочке широту своих познаний показать: вы, мол, не глядите, что я в лесу живу да небритый вышел: борода к делу не относится. Лучше послушайте, что я говорить буду.

И стал рассказывать:

— Мужик-то, значит, неглупый был. Рубил он в лесу дрова. Рубит и хакает, чтобы сподручнее дело шло. Ударит топором по полену — «ха!». Еще раз ударит— и снова «ха!». Проезжал мимо барин — увидал мужика. Сердобольный барин был. «Неспособно, — говорит, — тебе, мужичок, одному сразу два дела делать». Это, значит, рубить и хакать, — пояснил Максимыч. — «Давай, — говорит, — я тебе помогу. Только мне что полегче».

А мужик-то, конечно, ловкий был. «Рубить, — говорит, — это пустяки. Хакать, барин, — вот что трудно».

Барин, конечно, что полегче для себя выбрал. Взялся он за топор, начал дрова рубить. А мужик стоит рядом да только «ха» за каждым ударом подкрикивает, сам про барина думает: «Так тебя, дурака, и надо учить». До полусмерти барина замучил.

Вот какой умный мужик-то был!

Увлекся Максимыч рассказом и забыл, по какой надобности его завел. Смотрит на нас, будто спрашивает: «А зачем я вам это рассказывал?» Потом сообразил:

— Так вот. А нам самим и рубить и хакать надо. Тот барин топором работал, а для вздымщиков специальный инструмент сделан. Хаком и называется. Вот посмотрите-ка.

Хак — острый клинышек стали на длинном черенке. Наметил Максимыч клинышек по самой середине подрумяненной сосны и — «ха!». Снизу вверх пропахал во всю длину «румянца» метровую полосу. Коричневую кору насквозь прорезал, желтый надрез под корой перед нами открыл.

— Глядите, — говорит, — как в зеркало, да не забывайте, что у вздымщиков и называется это зеркало… А теперь усы к нему приделаем.

Зашел сбоку дерева и прицелился хаком к верхушке «зеркала». Раз от него глубокую полосу в одну сторону. Раз от того же места в другую сторону. Действительно, похоже на усы получилось: тоненькие да длинные.

Понятно, как надо?

Понятно.

— Это мы, значит, кару завели. И румянец на сосне, и зеркало по нему, и усы по сторонам — все это в целом, — поднимаясь на носки и приседая затем, крутит Максимыч широко разлапистыми ладонями, — все это в целом «кара» называется. А сейчас воронки увидите.