Охотники за сказками
Шрифт:
Маленький художник
Говорят, что летние дни самые длинные во всем году. А для нас они такими коротенькими кажутся. Так и летят один за другим.
Только утром проснешься, позавтракаешь с Василием Петровичем и не успеешь еще по Белояру набегаться, желтоголовых ящериц на песке наловить, насмотреться вдоволь, как ужи по воде, плавают, подследить, где они прячутся от нас под берегом, как уже обедать пора. Потом к Максимычу на участок пробежимся: вооружившись скобелями и хаками, новые кары заводим, живицу собираем, переливая
Павке Дудочкину профессия вздымщика особенно по нраву пришлась. Вот где нашел свое призвание наш неторопливый на слово, трудолюбивый и скромный друг. Еще руки от кистей по локти марлей укручены, еще бабка Васена его каждый день предупреждает, чтобы берегся, а Павка уже со всем своим старанием «румянец» по соснам наводит, «зеркала» и усы острым хаком прописывает.
— Подождал бы, когда руки заживут, — скажет ему Костя Беленький.
— Тогда нам здесь делать будет нечего. Если выздоровел, что понапрасну время терять. К дедушке пойдем, он, наверно, уж беспокоится.
Максимыч слушает и одобрительно покряхтывает. Нравится ему трудолюбие и хозяйственная рассудительность Дудочкина.
— Будь моя воля, зачислил бы тебя в штат, — гудит десятник и сетует — Охрана труда мешает. Раньше мы с десяти годов в работу, как в хомут, впрягались. Не захирели — выросли. Работа никогда не во вред.
Громогласный бас Максимыча при этих словах становится гуще, будто он хочет сказать: смотрите, мол, на меня — не дорос, что ли, или здоровьем слаб?
— Сколько тебе до шестнадцати-то осталось? — спрашивает он Павку.
— Три года бы еще. А месяцы неважно.
— Месяцы — пустяк, — соглашается десятник на подсочке. — Если бы года до шестнадцати не хватало, и то принял бы тебя на работу.
Зинцов слышит, и его досада берет, что про Павку так похвально разговаривают, а на него и внимания не обращают.
— Давай соревноваться! — вызывает он Дудочкина.
— Мне все равно: хоть соревноваться, хоть просто так работать, — отвечает Павка, не торопясь да споро управляясь с хаком.
Тогда начинаем?
Ладно.
Мы с Костей Беленьким беремся наблюдать за качеством. Зинцов всю свою энергию в ход пустил. От дерева к дереву вперебежку действует. Обгоняет Павку в работе. А горячего запалу только на полчаса хватило.
— Кончаем! — кричит он другу.
А Павка продолжает себе, как заправский вздымщик, уверенно и сноровисто обрабатывать сосну за сосной.
— На раз горазд, пыхнул — и погас, — изрек Максимыч свою оценку зинцовской хватке.
Костя слова десятника в тетрадку внес. А вечером под этой поговоркой новую сказку бабки Васены записал.
После первого посещения бабушкиного домика она сама нас пригласила.
— Заходите, когда надумаете.
А мы не привыкли себя ждать заставлять.
Василий Петрович в этот день просмотром разных бумаг занялся, взялся записки писать. Нина Королева и помогает ему, как инженеру, и, как за больным, присматривает. А мы — к бабке Васене. Шевельнули щеколдочку при вХОДе — и снова расселись по насиженным местам.
Бабка Васена
«Было это, беззаботные вы мои, когда еще людей, как лошадей, покупали и продавали. В крепостное время это было. Над всеми большими и малыми был тогда хозяин — помещик. Барином каждого помещика величали. Волен он был взять дите от матери, волен был над крепостным суд творить и без суда людей пытать и мучить. Волен был в животе и смерти…»
Прислонилась бабушка к простенку поплотнее. Цветы только для виду руками перешевеливает. Так ей рассказывать способнее.
— Тогда и жил, — говорит, — в деревне маленький и несчастный мальчик Федя. Худенький он был, слабенький и больше всего на свете сызмалетства рисовать любил.
В школе он не учился, да и школы на селе не было. А купила ему мать у проезжего товарника книжку с картинками. С ней и не расставался Федя. Стал с нее разные картинки срисовывать, деревья, людей и зверей изображать. Найдет или выпросит где-нибудь листочек бумаги, уголек у матери с шестка возьмет — сядет за стол и рисует. Ничего не свете ему больше не надо, все горести-печали позабудет.
Сначала отец радовался: такие интересные картинки у мальчонки на бумаге получаются, что залюбуешься. А когда увидал, что у Феди только и думы, что про уголек да про бумагу, сердиться стал.
— Не мужицкое, — говорит, — это дело — пустяками забавляться. Надо приучаться хлеб себе зарабатывать.
Собрал он все бумажки и выбросил. Федюшкины угольки во дворе ногами потоптал, а книжку с картинками в короб с разным тряпьем запрятал. А картинки мальчонка все равно забыть не может. И во сне и наяву ему представляются. За какое бы дело ни взялся — нарядные картинки у него на уме.
Лоскутки бумаги Федюшка возле помещичьего дома стал собирать, а угольки у матери на шестке находит каждый день новые. А чтобы отец с матерью не ругали, стал уходить мальчонка в лес. Неподалеку от леса деревня стояла.
Наберет Федя углей в карманы и пропадет на целый день. В лесу птицы поют, деревья шумят, рыба в озере плещется, и так хорошо ему, что никогда не возвращался бы в деревню.
И придумал мальчонка новую затею. Выберет он пенек поглаже, пристроится к нему на коленках и рисует черным по белому. Налюбуется на свою картинку — размажет ее и опять рисует белым по черному.
— Еще задолго до вас, — примечает бабка Васена, — нашел он камешки, что опокой да еще мергелями прозываются. Вот и стал ими рисовать. На одном пеньке кончит — к другому перейдет. И так с утра до вечера, пока темно и страшно в лесу не станет. Тогда и домой, в деревню, возвращается.