Охотники за сказками
Шрифт:
— Не помню, — отвечает Костя.
— А ты так запомни, что сам себе сосну не вырастишь: жизни не хватит. За восемьдесят лет сосна растет и больше сотни прошуметь может. Вот и надо делить бор на такие доли, чтобы каждому году своя норма была да молодняк на смену выходил.
И слышится в словах Туманова тревога за судьбу Ярополческого бора.
— За счет этого бора, — говорит он, — до революции сколько купцов нажилось. В гражданскую войну ему тоже не легко приходилось. А сейчас новое строительство в деревнях и в городах началось. Откуда строительный материал? Тот же лес. Ведь Россия-то до революции
— Как же теперь дело поправить? — растерялся наш старший.
— Как-нибудь надо, — улыбнулся Василий Петрович. — Беречь надо сохранившиеся старые леса. И новые садить надо. Вот Максимыч — он бережет, а садить — тут и на вашу долю достанется.
— А Максимыч разве бережет? — усомнился Ленька Зинцов.
— Безусловно. Теперь к тому дело идет, чтобы пилить на разные постройки только те деревья, которые вздымщики хаками пометят. Сначала сок из них возьмут, а потом и в срубы пустят.
— А зачем сок брать?
— Чтобы бесполезно не пропадал. Расскажи-ка им, Максимыч, поподробнее, что теперь еще мы стали от сосны и ели получать.
И Максимыч начинает перечислять, а Костя Беленький записывает.
— И еще запиши, — громыхает вдруг Максимыч. — Так запиши: «Леса и воды — краса природы». Поговорка это. Вот как народ про леса и воды сказал!
Позднее мы эти слова и на обложку первой тетради вынесли, каемками обвели. И живут неразлучно с этой записью и старинная песня о трех соснах на муромской дорожке, и громогласный Максимыч, и опирающийся на замшелый пенек лесной инженер Туманов, и призадумавшаяся у плеча Надежды Григорьевны «королева», и памятное прощанье. Оно и было не в доме Туманова, а там же, над речкой Белояром.
Мы спешили вернуться в сторожку к дедушке. Пришла попрощаться и бабка Васена. Каждого обняла, каждому в карман по вареному яичку положила. Кончиком полушалка глаза утирает. И мы расчувствовались.
Максимыч из-за пазухи широкого пиджака кулек конфет достал, передал нам от имени всей бригады вздымщиков и сборщиков живицы.
— Спасибо ни к чему. Это вы на подсочке сами заработали, — сказал он и крепко нам руки пожал. — Не забывайте. Наведывайтесь. Всегда будем рады.
Василий Петрович вручил нам по грамоте с благодарностью за тушение лесного пожара.
Трудно еще Туманову с земли подниматься. Надежда Григорьевна под руку его поддержала. На замечание Кости Беленького сказала:
— Ничего, поправится. Мы с Ниной пока здесь останемся, присмотрим за ним. Верно, Нина?
И «королева», довольная, утвердительно кивнула головой.
Учительница последней с нами попрощалась. Хорошую книжку с картинками подарила.
— Это, — говорит, — от нас обоих, — и на Василия Петровича взглянула. — На память о лесном походе.
И радостно и грустно стало нам от большого внимания и добрых пожеланий. Идти бы скорее, да из-за «королевы» задерживаемся. Стоит
— На дорожку дам горошку. — И — была да нет.
От такого прощанья сразу веселее стало. С каждым шагом рассеивается печаль. И хочется скорее к дедушке, к Боре. Как-то они там?
Сорок сосенок
— Ах вы, бездельники! Лодыри вы царя небесного! Что вы, не знаете, что грибы пошли? — такими словами встретил нас дед Савел. — Павел, Квам, беритесь за ножи. Боря, тащи сковородку! — по-молодому бодро покрикивает дедушка, хлопочет, словно клушка возле молодого и беспокойного выводка.
Шипит и потрескивает, расплываясь в сковородке на Угольях, душистое сливочное масло. Пузырятся соком, выпариваются и темнеют, все ниже и плотнее прилегая к сковородке, молодые белые грибы. Павка, не ожидая, когда они поспеют, уже готовит крошево для второй сковородки: ватага собралась большая, у каждого на вкусное блюдо зуб горит.
— Как дела на Белояре? Как Василий Петрович себя чувствует? — интересуется дедушка. — Вставать стал или все еще в постели лежит?
— Провожал нас сегодня. Вместе с Надеждой Григорьевной тебе поклон передать велели.
— Подождите, подождите! О какой это вы Надежде Григорьевне?
— Учительница наша на Белояр приехала. Лекарства Василию Петровичу привезла.
— Так-так-так, — настораживается дедушка, словно стоит у берега с удочкой в руке и у него поклевка началась. — А где же сейчас Надежда Григорьевна?
— Она на поселке осталась.
— Хорошо, хорошо! — весело покашливает и передергивает он плечами. — Значит, и мое письмецо не пропало даром. Ничего, ничего, Надежда Григорьевна: мне, старику, и пожурить не грех. А то, гляди, так и не собралась бы… — разговаривает дедушка, будто наша учительница стоит с ним рядом. — Как, соколики, одни грибы съедим— за другими, что ли, двинемся? Или устали, отдохнуть надо?
Но мы уже не хотим терять даром времени, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Сейчас пойдем!
— Правильно, соколики, дремать некогда. Гриб, он ждать не любит: появился — бери, прошел — гуляй по лесу с пустой корзинкой.
У дедушки к нашему приходу уже все приготовлено. Легонькие белые корзины из чищеных ивовых прутьев стоят рядком вдоль задней стены сторожки. С такими по лесу пройтись одно удовольствие. Шагаем тесной кучкой, ждем команды, когда на поиски грибов можно будет по одиночке рассыпаться.
В сосняке, перемешанном с молодым ельником, куда привел нас дедушка, грибы совсем не нужно было искать: они со всех сторон сами в руки просились, только успевай подрезать да в корзину класть. Один хорош срезал, а рядом стоит тройка и того лучше.
Тут боровики густо обложили широкий пень, там, на по\яне, в реденькой траве, маслята табуном рассыпались.
Наши Ефимьевскую рощу, Перелет или Горожанку с грибными местами в Ярополческом бору и сравнивать нельзя. Там, в маленьких перелесках, пока гриб ищешь, все глаза проглядишь, руками десятки кустов и пней кругом обшаришь. А здесь только успевай ножом работать.