Охвен. Аунуксиста
Шрифт:
Охвен был внешне спокоен, но внутри вместе с каждым ласковым лучом солнца, коснувшимся его лица, вспыхивал огонь. И имя этому пламени было — свобода. Он был готов пуститься в бега хоть прямо сейчас, но сдерживало присутствие большого числа хорошо вооруженных людей. Томящиеся бездельем викинги устроят облаву и в два счета изловят беглеца. Просто потехи ради.
Охвен решил начать свой побег, когда все жители хутора отправятся провожать Рагнира — старшего. Более удачного момента придумать было невозможно. Когда приходит решение давно мучившего вопроса, становится легко и просто. Охвен начал опасаться
На празднике было шумно и радостно: викинги хохотали, запрокидывая головы, мужчины равномерно заливали в себя брагу, женщины визжали и крутили бедрами, собаки ползали под столами, пожирая объедки, не в силах больше стоять на лапах, удрученные коты сидели на крышах и ждали своей очереди. Музыканты терзали свои инструменты, кто-то отчаянно танцевал, топая ногой так, словно собираясь пробить в земле дырку. Рабы и слуги на задворках ели и украдкой выпивали. Охвен же таскал воду. В тот день было нужно много воды, поэтому он без остановки сновал от колодца до кухни, не выпуская из рук деревянные ведра.
Плечи ныли от усталости, но он предпочитал эту однообразную работу веселью, где его положение можно было определить одним словом. Он незаметно стал, словно человеком — невидимкой, существующим отдельно от всех остальных. Жаль только, что этого не понимали прочие люди. Пинок под зад бросил Охвена на несколько шагов вперед, ведра укатились куда-то, лишившись воды. Загремел чей-то хохот, к нему присоединились женские голоса. Рядом, расставив ноги, обнаружился незнакомый викинг.
— Это почему такого нарядного мужчины за столом я не вижу? — спросил он.
Две молодые девчушки рядом снова беззлобно рассмеялись. Все лохмотья, в которые превратилась одежда карела за время плена, вдруг сделались тесными. Он покраснел, как в детстве: смех девушек уязвлял больше, чем пинок викинга. Со стороны его вид, наверно, поражал: весь оборванный, как потрепанный собаками рыночный воришка, несуразные лапти, давно не стриженые волосы, достающие плеч, запавшие щеки и горящие голубые глаза.
— Не идет — брезгует, — откуда ни возьмись, появился Рагнир — младший.
— Так, может, насилу его притащим? — не унимался викинг, ему хотелось поразвлечься, покрасоваться перед девушками.
Охвен насупился, Рагнир, видимо, понял, что веселья от этого не получится и поспешил сказать:
— Это мой раб, пусть работает — не заслужил застолья еще. Да и видом своим распугает весь народ честной. Он же убогий — что с него взять? Правда, красавицы? — обратился он к девушкам. Те в ответ принужденно посмеялись.
Охвен подобрал ведра и, проходя мимо Рагнира, проговорил
— Я — хозяин. Ты — раб.
Девушки удивленно посмотрели ему в спину. Молодой датчанин побледнел. Ну, а викинг, не расслышав ничего, затянул песню, словно прищемленный дверью кот завыл, обнял за плечи Рагнира и потащил того к столу.
Охвен через несколько шагов обернулся, поймал взгляд своего неприятеля и загадочно улыбнулся. Зачем он все это проделал — было непонятно. И в первую очередь ему самому.
Рагнир — младший в кругу веселящихся людей успокоился, как это бывает после принятия решения. От бражки он отказывался и, казалось, совсем забыл о происшествии: шумел и веселился вместе со всеми.
Но это было не так. Когда часть пирующих людей завалилась под столы, приняла неестественные позы и богатырски захрапела, Рагнир — старший твердой поступью ушел в дом, а слуги потихоньку начали убирать со столов, Рагнир — младший отловил за локоть хмельного Слая:
— Пошли, как все улягутся, прирежем ливвика.
— Ты чего? — обеспокоился Слай и почесал под волосами обрубок уха.
— Он — негодный раб. Надоел мне. Хватит игр. Войду — и сразу меч в него воткну.
Слаю очень не хотелось идти:
— А получится? Вон, в прошлый раз, беда какая случилась.
— Да брось ты про свое ухо думать! Подумаешь — трагедия! Сейчас все иначе: я совсем трезвый, у меня меч, у него — ничего, ни дров, ни оружия.
— А что твой отец?
— А что — отец? Он уйдет через пару дней, я останусь за старшего. Ведь из-за этого ливвика и меня с собой не взял! — Рагнир мрачно сплюнул под ноги. Слай тоже сплюнул и вздохнул: придется идти.
Они дождались, когда все вокруг дообнимаются, договорятся, доссорятся и разойдутся, или развалятся на ночевку. Слай между делом, присев под березой, тоже заснул, но Рагнир его отыскал в темноте и бесцеремонно растолкал. Он зажег факел, вытащил меч и пошел к одиноко стоящему пристанищу своего врага. Слай, то и дело спотыкаясь, поплелся следом: меч у него покоился в ножнах за спиной, он про него даже позабыл. На подходе к сараю Рагнир сделал жест, требующий тишины. Он был готов к тому, чтобы бесшумно пробравшись внутрь, прирезать спящего карела. Слай понимающе закивал головой и стал строить в темноту гримасы, одну ужаснее другой. Таким образом он надеялся прогнать сонливость.
Подняв мощную щеколду, Рагнир осторожно, стараясь не скрипеть, приоткрыл дверь и прислушался. Дверь тоже не скрипнула. В темноте сарая было тихо и, казалось, безжизненно. Но Рагнир знал, что где-то там, развалившись на вонючем топчане, спит его лютый враг. Сон его плавно перейдет в смерть, а смерть — в радость. Умрет, конечно, ливвик, а порадуется он, Рагнир. В это время в диком зевке растянув рот, поежился, как мокрая собака, Слай. Рагнир показал ему свой кулак и, выставив вперед меч, сделал шаг внутрь. До половины дверного проема стоял на боку перевернутый топчан. Напился вчера этот раб, что ли — удивился Рагнир и, огибая топчан, зашел в сарай. Слабо светящийся факел он занес с собой в самый последний момент, держа все это время вторую руку вытянутой назад. Он бросил взгляд на дальнюю стену, которую заменял собой гигантский камень, слабо булькнул, вздохнул и умер.