Окаянная Русь
Шрифт:
Дмитрий пришёл к Устюгу в самый торг, город приветливо распахнул ворота, встречая гостей. Вратники переглянулись меж собой, а потом старший из них преградил дорогу воинству, встав на пути княжеского аргамака.
— Не велено входить при оружии. Торг идёт!
— Не видишь, что ли?! Князь галицкий перед тобой, Дмитрий Юрьевич!
— Галицкого князя уже три месяца как нет, — дерзко возразил вратник. — А вместо князя боярин Оболенский московской отчиной управляет.
— В мешок дерзкого!.. И в Сухону бросить, — распорядился Дмитрий.
Расторопные
Вратник матерился, грозил, рынды, напрягаясь под тяжестью, волочили его к берегу, а потом, поставив мешок на край обрыва, столкнули в воду.
— Неласково встречает хозяина своего Великий Устюг, — только и проворчал Дмитрий Юрьевич. — Воеводу ко мне! И немедля!
Приволокли чертыхающегося воеводу. Бросили в ноги Галицкому князю. Микулинский, поднимаясь с колен, зло зыркнул на обидчиков и укорил князя:
— Неужто думаешь, Дмитрий, что не подошёл бы? Почто силой забираешь? Ведь не холоп я какой-нибудь, а боярин, и род мой не хуже твоего.
— Меня с собой равнять надумал?! Да знаешь ли ты, что я галицкий князь! Дед мой — Дмитрий Донской! Отец и я московскими князьями были!.. Я и далее на московском столе сидеть стану!
Гудел торг, и до Дмитрия долетали слова купцов, нахваливающих свои товары, вяленую рыбу, икру паюсную и рухлядь мягкую. Воевода Микулинский стоял в окружении княжеских рынд, и дворовые слуги боярина, оттеснённые топорами, не видели позора князя.
— Не то что московским, вологодским князем тебе не быть! — яростно прошептал Микулинский.
— И этого тоже... в мешок да в Сухону! — приговорил Дмитрий.
Боярин яростно вырывался, кричал, но рынды, заткнув рот поясом, усмирили и его.
— Что же дальше-то делать будем, Дмитрий Юрьевич? — поинтересовался боярин Ушатый.
Теперь Дмитрий видел, насколько шатка его власть. Одно дело — Москва не признает, где даже посадские люди спесивы; совсем другое дело, когда не почитают города малые. А ведь ранее с честью встречали — коврами дорогу устилали, а бояре в два ряда низкими поклонами приветствовали.
— Торг окружить! — приказал Дмитрий. — И никого не выпускать. Слово хочу своё сказать.
— Стоит ли, князь? — посмел усомниться Иван Ушатый. — Устюжане себя вольными считают, а это оскорблением неслыханным будет.
Дмитрий посмотрел на боярина, и от этого пристального взгляда Ушатому сделалось не по себе. Вот крикнет сейчас князь: «И этого в Сухону!» И, не мешкая, набросят рынды ему на голову мешок.
— Выполняй!
— Иду, князь.
Отроки, тесня торговый народ, обхватили в круг рыночную площадь. Они нещадно лупили всякого, кто пытался пробраться через кольцо. Толпа смешалась, опрокидывала торговые ряды, бабы в испуге крестились, мужики бранились матерно. А отроки продолжали теснить народ всё сильнее.
Показался Дмитрий Юрьевич, его сопровождала дюжина стражей с совнями [49] наперевес. Князь взобрался
— Устюжане, я теперь ваш князь! Почитайте меня отныне как батюшку своего!
Сказано было не особенно громко, однако услышали все. Недовольный ропот прошёлся по толпе, и кто-то самый отважный заорал:
— Долой Шемяку!
Дерзкого отроки выволокли и долго хлестали кнутом, а потом, избитого в кровь, бросили.
Дмитрий терпеливо дожидался, пока уляжется ропот, а потом продолжал:
49
Совня — сулица, рогатина с широким, кривым, как коса, лезвием.
— Васька лишил меня отчины, из дома выгнал. Думаете, справедливо это мне, неприкаянному, по Руси мотаться? Он у меня забрал Галич, а я у него отбираю Устюг! Око за око!.. Деньги мне нужны, чтобы дружину свою снарядить, а где же ещё брать, как не в своём городе. Никто не выйдет из этого круга, пока не заплатит мне пошлину! С купцов десять рублей, с мастеровых рубль возьму!
— А ежели не пожелаем? — выкрикнул купец в серой душегрейке, молодец лет тридцати. — Мы московскому князю служим, ему и платим!
— Холопов Васькиных отныне я в Сухону метать стану. В мешок мерзавца!
Мужика выволокли из толпы, он не желал идти, сопротивлялся, цеплялся за землю, но и на него набросили мешок и кинули на телегу.
Купцы неохотно расставались с деньгами, долго переговаривались, спорили, а потом выкупили и себя, и весь народ зараз.
Кольцо разомкнулось, и узкие улочки приняли горожан и посадских людей.
Торг закончился.
Но в городе было тихо и тревожно. Дмитрий велел выставить дозоры. По улицам ходили дружинники и отлавливали недовольных, наиболее строптивых топили в реке.
Была уже полночь, когда к Дмитрию попросился окольничий Кисель. Князь знал его по Москве, когда-то он был у него свечником, потому и повелел впустить его.
Окольничий вошёл, отвесил низкий поклон. Дмитрий только слегка кивнул.
— Что же ты не при Василии? — вдруг спросил Шемяка.
— Не ценил я твою службу, Дмитрий Юрьевич, мне бы при особе твоей быть, да бес попутал, тогда все бояре в Вологду ехали к Василию. Вот и я подался службы у него искать, а он меня не захотел принять и в Устюг сослал. А ведь я из московских бояр!
— Не пожелал, стало быть, при своём дворе держать?
— Не пожелал. Не прогневайся на меня, князь, искупить вину хочу.
— И как же ты хочешь искупить? — полюбопытствовал князь.
— Правдой! Против тебя зло собирается, — понизил голос Кисель. — Бояре во все стороны гонцов разослали, хотят тебя с Устюга согнать.
— Так, продолжай...
— Перед утренней молитвой ударит колокол, тогда в город народ и сбежится с оружием.
Выходит, не забыл ещё Устюг вечевой старины, когда на сходе решались главные дела, и сейчас силу собирает против князя.