Окаянная Русь
Шрифт:
— Слушаюсь, государь, — отвечал Прохор, заглянув в тёмные глазницы Василия. — Позволь сказать слово.
— Говори.
— Ждал я этого часа, а потому в окружение Дмитрия своих людей поставил и жалованье им щедрое платил. Только не мог я на это пойти без твоего благословения.
— Говори дальше.
— Повар Дмитрия Юрьевича мной за большие деньги куплен. Подговорить его нужно — и не станет твоего брата.
— А ежели посадник про то догадается? Виданное ли дело, чтобы на Новгородской земле князь галицкий помирал!
— Посадника я знаю, государь. Когда ты в опале был,
— Хорошо. Поступай, как задумал.
На улице светало. Дворовые готовили столы по чину, и их быстрые шаги то и дело раздавались за дверью.
Умолкли скоморохи. На посадах не слышно разудалых голосов. Москва затихла, чтобы через час проснуться и продолжить своё буйное веселье.
Праздник ещё не закончился.
Софья Витовтовна скончалась на восемьдесят втором году. Умерла тихо, в окружении многочисленных боярышень в своём любимом дворце недалеко от Москвы.
Эта смерть никого не застала врасплох. Княгиня почти не покидала своих покоев, а если и выезжала, то на это был особый случай: ездила на богомолье раздать у соборов милостыню. И, глядя на её фигуру, всё больше горбящуюся и всё ниже склоняющуюся к земле, на вдовьи наряды, которые она носила без малого тридцать лет со дня смерти мужа, на покрытое сетью глубоких морщин лицо, невольно думалось: если смерть и имеет облик, то она должна быть именно такой.
Хоть и была Софья дочерью великого князя литовского, но, выйдя замуж, приросла душой к Русской земле, потому и православие для неё не было в тягость.
Хоронили Софью Витовтовну без особой пышности, так повелела в своём завещании княгиня. Отпели покойную в Благовещенском соборе, а потом крепкие чернецы, подставив плечи под домовину, понесли её к последнему пристаницу — в усыпальницу князей.
В этот день милостыня была особая — пятаки, завёрнутые в цветные лоскуты, раздавали на папертях и базарах, в церквах и на узких улочках. Словно княгиня последним подношением хотела искупить незамоленные грехи.
Василий шёл за гробом, опираясь на плечо Ивана. Проститься бы с матушкой, посмотреть в последний раз на её лицо, да глаз лишён. И от этого скорбь казалась ещё тяжелее. Коснулся сын губами прохладного лба Софьи и отошёл в сторонку. Пустота одна. Нечем её заполнить. Всегда у него была одна дорога — к дому! Туда, где дожидалась его матушка, теперь есть ещё и другая — на погост.
Панихида надрывала душу, но слёз не было, как не бывает их у стариков, проживших трудную жизнь. Василий ещё не стар, но пережил столько, что хватило бы на нескольких старцев.
Уложили Софью Витовтовну бережно в могилу, вниз положили лапник. Чернецы насыпали над ней холмик.
Пахло ладаном, а архиерей тянул: «А-лиллу-йа!»
Новгород уже не внимал просьбам Дмитрия Юрьевича. Бояре отказали ему в помощи, а посадник не хотел видеть галицкого князя в своём доме. Об опале сразу узнали и горожане. Не осталось у новгородцев былого почтения во взгляде, не каждый снимал шапку, заприметив издали великокняжеские бармы Дмитрия.
Дмитрий Юрьевич чаще проводил время в своих хоромах. Редко выходил на улицу. Избегал вече, где новгородцы,
Не было рядом плеча, на которое можно в горе опереться. Новгородские полки, ещё год назад верившие в удачу Дмитрия Юрьевича, теперь разбрелись, напуганные нарастающим могуществом Василия Васильевича. Велика Русская земля, а только она тоже имеет границы, и податься князю Дмитрию было некуда!
Разве что к королю Казимиру? Покаяться перед ним да выпросить какой-нибудь клочок земли на границе с Русью, чтобы было место, где умереть. А так сгинешь безвестно в далёких краях, и могилу никто не найдёт, не поклонится ей.
А тут ещё Васька шлёт гонцов в город и велит посаднику гнать галицкого князя с Новгородской земли взашей. Того и гляди, ввалятся в хоромы дюжие молодцы, повяжут руки и приволокут на суд к великому московскому князю. Вся земля против него ополчилась, не с руки сейчас Новгороду ссориться с Москвой, которая то и дело грозит: «Если не послушаешь нас, напустим татар на вашу землю!» А татар новгородцы боялись, пускай не сходились с ними грудью в бою, но о силе их знали. Оттого и дружбу с ордынцами ценили: не раз вместе ходили супротив Казимира, а бывало, что досаждали и Москве.
На прошлой неделе прибыл из Москвы гонец, сообщил о смерти великой княгини Софьи Витовтовны. Забрала грешницу земля. Сколько бед через неё выпало, не упомнить всего! И кто, как не она, бросила камень раздора, когда посмела снять пояс с Василия Юрьевича на свадьбе у своего сына. Она и боярина Всеволожского подговорила, чтобы тот перетянул мурз на сторону малолетнего сына, когда он с Юрием Дмитриевичем на суд в Орду поехал. Обещала княгиня женить сына на его дочери. Слукавила Софья, а потом и глаз его лишила. От великой княгини лихо шло, от неё, старой ведьмы! Если бы прибрал её чёрт на несколько годков раньше, может, не сидел бы сейчас в тесных хороминах, а правил на московском столе. Грешно плохо думать о покойниках, но Софья Витовтовна злыдня была отменная. При малолетнем сыне распоряжалась в его вотчине, как у себя в девичьей. Даже лицо своё бесстыжее не стеснялась простолюдинам показывать. Эх, гореть ей в аду!
И чем больше находился Дмитрий в Новгороде, тем хуже он чувствовал себя в городе, а мурованые хоромины теперь казались ему темницей. То ли дело Галич! В родной вотчине и изба по-особому сладко пахнет.
Дмитрий поднялся, горло пересохло, самое время смочить его белым вином. Налил себе из кувшина, выпил. Сделалось веселее. Теперь, как холоп, сам себе вино наливаешь, а бывало, утречком выглянешь в сени, там уже бояре толкутся и ждут, когда государь пробудится. Одеваться надумаешь, так один боярин сапоги держит, другой рубаху нательную спешит подать, третий суетится рядом. Разбежались все! Раньше без позволения князя бояре даже в вотчину свою не отъезжали. На коленях вымаливали для себя блага разные, а сейчас, пока до Великого Новгорода добрался, всех бояр лишился, один только Иван Ушатый остался. Знает, бестия, что не сумеет простить Василий Васильевич измены — в темнице и порешит!