Окаянная сила
Шрифт:
Алена поманила девкиных родителей рукой — мол, за мной ступайте! И повела их прочь, вниз по бесконечной лестнице, в обширные сени.
Там она встала у самых дверей, прислушиваясь. И услышала!
Поднеся палец к губам, что на всех наречиях одно означает, Алена отшатнулась от дверей и встала так, что входящему ее сразу не разглядеть. Девкины родители остались на нижних ступеньках лестницы весьма удивленные.
И вошла старуха, высокая и прямая, тоже в черном платье и в черной же накидке. Дверь ей отворил мужик осанистый в коричневом кафтане, а за ней
— Почище боярынь видывали… — буркнула про себя Алена. И то — как выходила государыня покойная, Наталья Кирилловна, то и двадцать ближних женщин при ней считались малой свитой, да шли-то радостно, истово, окружая государыню с любовью, а не так-то — уныло, по-рабски.
Девкин отец устремился к старухе, руку ей поцеловал, а она губами его виска едва коснулась. Девкина мать же сошла с лестницы неспешно, и тоже руку поцеловала, и тоже ответный поцелуй в голову получила, однако не так это у них вышло.
И поняла Алена, что старуха — мать девкиного отца и бабка несчастной девки, что невестку свою она ненавидит тихой ненавистью и сына родного, кабы не вовсе единственного, удавить готова, лишь бы невестку проучить.
— Ага, тебя-то мне и надо…
Тем временем на лестнице появился еще один мужчина, в богатом кафтане, средних лет, и спустился, и поклонился, а за ним три девочки выбежали, старшая уж скоро на выданье, лет четырнадцати, а младшенькой и десяти, пожалуй, не будет. За ними неторопливо сошла и мать, молодая еще женщина, белолицая и сразу видно — веселая да ласковая. И уразумела Алена, что они-то и есть хозяева богатого дома, а девкины родители — гости.
Приветили старуху знатно — и раскланялись, и девочек к ручке подвели. Алена знай из уголка примечала.
Предложили старухе в покои пройти, она рукой знак подала — мол, не ко времени приглашение. И тут же колокол церковный грянул.
Хозяева заторопились к дверям — видать, в церковь всей семьей собрались. И старуха к дверям же наладилась. Однако повернулась к невестке, что-то сказала, и кольнуло Алену — просит!
Девкина мать достала из рукава платочек белый, кружевом богато отороченный, протянула…
Дикой кошкой кинулась из угла своего Алена, не дала старухе платочка коснуться, вырвала, оземь бросила, ногой заступила.
Все на нее уставились, как на нечистую силу.
— Дурачье бестолковое! — воскликнула Алена, зная, что слов всё равно не поймут. — Да это она же Катьку вам испортила! Вот почему сюда прискакала! Если ей сейчас что дать — порча вернется!
Старуха сдвинула брови, намереваясь прожечь Алену господским взглядом. Не тут-то было! Отвечала ей Алена не только взором яростным, но и змеиным шипом. И, второй уж раз на ее веку, перед схваткой с нечистью пробудилась Кореленкина сила.
Видать, любила Кореленка те схватки, любила на своем настоять да победу отпраздновать. Впервые почувствовала это Алена, когда из Савелия нечистого
Но, как учила Рязанка, перед схваткой принялась Алена четко да внятно читать «Отче наш».
Никто ничего не уразумел — может статься, даже сочли святую молитву за ведовской заговор. Но старуха шкурой почувствовала — добра ей эта молитва не сулит. И принялась отступать.
Кореленкина сила снова обострила Аленино зрение. И как увидела она у своих ног Савелия, черного и непристойного, так сухое и властное лицо старухи обратила в полупрозрачную кисею, сквозь которую злобно таращилась костистая звериная морда, и ежели бы велели Алене изобразить одну из двенадцати лихорадок-трясовиц, то как раз такой мордой она бы ходячую хворобу и снабдила!
Злость овладела ведуньей. Ведь не год и не два — долгонько мучала она за непокорство сына с невесткой, а уж как девке неповинной досталось! И не осмеливались бедные родители еще чадо завести себе на утешение — боялись, что та же судьба его ожидает!
И не было больше перед Аленой закостеневшей в своей ненависти старухи. А была черная чума, что в старушечьем облике шляется по селам и травит колодцы. Потому обратилась к ней Алена не как к Божьей рабе, рожденной да покрещенной, а как к поветрию заразному, в наказание грешникам посланному:
— Первым разом, Господним часом, Вторым разом, Божьим часом, Третьим разом, Господним часом! Тебе тут не быть, красной крови не пить, белой кости не ломить! Иди туда, где солнце не светит и ветер не веет! И будь мое слово крепко, аки камень! Аминь.
Кабы стояла перед Аленой своя сестрица-бесица, такого заговора оказалось бы маловато, и получила бы ведунья громоносный ответ — мало бы не показалось. Старуха же была горда, злобна, да проста. Одной лишь злобой едва не погубила она родную внучку, а как напоролась на силу, что превозмогла ту злобу, так и зад поджала. Не поняв слов, ощутила она сильный толчок в грудь от незримой, но жесткой руки. И свет в глазах померк, и дыхание пресеклось, и в смертном ужасе кинулась старуха, растолкав сопровождающих своих, в дверь, и не выбежала — вывалилась на улицу, и рухнула на каменную мостовую с двух высоких ступенек.
— То-то… — вслед ей произнесла Алена.
Девкин отец, а старухин сын, побежал следом, склонился над длинным телом в разметавшейся одежде, что легло на камни лицом вниз, попробовал перевернуть — и почему-то не смог. Стоя на коленях, закричал он гневно, и на мгновение Алене сделалось страшно — а ну как выгонят ее сейчас?
Но девкина мать быстро подошла к ней, обняла левой рукой, к себе прижала — и поняла Алена, что не даст женщина в обиду ту, что спасла ее единственное дитятко.
Перебранка между супругами вышла короткой. Хозяин дома отослал красавицу-жену с дочками наверх, в покои. Позвали работников, те пришли сверху запыленные — мешки с мукой, что ли, ворочали? Старуху завернули в какой-то суконный покров, раздобыли носилки, унесли прочь, а сын ее следом поплелся.