Окаянный дом

Бабицкий Стасс

– Это спорно, – усмехнулся сыщик. – Но вы и представить не можете, насколько несчастным был Верлен. За свой талант он заплатил слишком высокую цену, и умер одиноким.

– Как истинный поэт!

– Вы что же, Маслов, мечтаете о столь же нелепой кончине? – портупей-юнкер скорчил презрительную гримасу. – Я вот планирую дожить до седин и помереть в окружении любящих детей, внуков и правнуков.

– Для военного такие мечты сродни трусости, – сдвинул брови Миров-Польский. – А как же геройская смерть на поле брани?

–

Ой, да бросьте! – отмахнулся Постников. – Для нас уже не будет войн. Европа устала от сражений, все конфликты решает мирным путем. На Востоке спокойно и нет причин, чтобы ситуация поменялась в ближайшие лет двадцать. К тому времени я стану уже генералом, а генералы не погибают в окопах.

– И что же, вы будете скучно ползти по жизни, подобно черепахе, до самой дряхлой старости? – теперь уже Иннокентий презрительно искривил губы.

– Почему нет? При хорошем жаловании, да с любимой женой…

Раиса давно уже порывалась что-то сказать, но никак не могла уловить момента, когда все замолчат. Не хотела перебивать – все же это бестактность, так учили на уроках этикета. Татьяна, эти уроки прогулявшая, на правах хозяйки вечера, прикрикнула:

– Хватит уже про войну и смерти. Надоело! Раюша, а ты что думаешь о поэзии?

Девушка покраснела, когда все взоры устремились на нее.

– Но… Господин Маслов, вы только не обижайтесь, пожалуйста, – она нервно разгладила складки на своем коричневом платье. – Но почему нельзя писать стихи без этих ваших сложных символов, а просто про любовь? Как у Пушкина.

Разумеется, поэт обиделся.

– То есть для вас поэзия – лишь красивая девка в борделе. Полюбовался, пережил прилив эмоций и тут же забыл, – он щелкнул пальцами в раздражении. – Чушь! Поэзия важна для ума, она должна раскрывать читателю новые горизонты. Из каждого слова обязан прорастать не один смысл, а целый пучок смыслов. Понимаете? Нет, я по глазам вижу, что вы ни черта не понимаете!

– А что если вы просто не умеете объяснять? – хмыкнул Ренкерман.

– Да, Валерий, вы усложняете, – подхватила Эльза. – Может, проще скажете?

– Ах, вам надо проще? Извольте. Вот веник, – он схватил метелку, стоявшую в углу беседки. – Вроде как единый пучок, но внутри много отдельных прутиков. Такие стихи теперь нужны!

– Все ясно. Он хочет вязать веники, – пошутил портупей-юнкер и сам же первым засмеялся над собственной шуткой.

– Почему бы и нет? Это поможет вымести из избы мусор и случайных людей, которые подчас хуже мусора!

– Послушайте, Маслов, я оскорблений терпеть не намерен, – Постников встал из-за стола и вытянулся во весь свой огромный рост, задевая головой крышу беседки. – Я вам морду разобью.

– Попробуйте! – взвился поэт, сжимая кулаки.

Бабарыкин кашлянул и вклинился между спорщиками.

– В моем доме кровопролития запрещены. Никаких драк, дуэлей и прочей мальчишеской ерунды.

Взрослеть пора! – он взял Постникова под локоть. – А если силушку некуда девать, так пойдемте со мной. Поможете самовар принести. Это куда полезнее.

Егор кивнул и послушно поплелся к дому вслед за хозяином. Маслов развернулся на каблуках и зашагал в противоположную сторону, к крутому берегу.

– Поспешите за ним, Иннокентий! – прошептала Татьяна.

– Согласен, – Миров-Польский поднялся с озабоченным видом. – Он в таком возбуждении, что запросто может наделать глупостей.

Минуты три все молчали, избегая встречаться взглядами. Как только вернулся Постников и поставил самовар на стол, барышни набросились на него.

– Стыдно! – хлестко выкрикнула Эльза.

– Да-да, – поддержала Татьяна. – Немедленно прекратите издеваться над господином Масловым.

– А что я такого сказал?! – оправдывался Постников. – Он же первый окрысился…

– Поэты очень ранимые люди. То, что вам кажется пустяком, их может свести с ума.

Раиса говорила тихо, стеснительно, но этот здоровяк послушно закивал, встал перед ней на колени и проникновенно сказал:

– Поцелуйте меня, и даю слово, я больше никогда не обижу вашего разнесчастного Пьеро.

Девушка залилась краской до корней светло-русых волос.

– Неловко… При всех, – пролепетала она.

– Вы моя невеста, в августе свадьбу сыграем. Чего же нам стесняться нежных чувств?

Она медленно, будто во сне, обняла Егора за плечи, зажмурилась и потянулась губами к его щеке, но юнкер ловко повернулся и поцелуй пришелся прямо в несерьезные усики. Девушка распахнула глаза и покраснела:

– Как вы смеете!

– Я тоже жених! Я тоже алчу лобзаний! – громко, напоказ воскликнул Акадский и потянулся к хозяйке дома, но в ответ получил шутливую оплеуху.

– Угомонись, Алеша! Не то прогоню со двора.

В этот момент Миров-Польский привел приятеля к столу, крепко обнимая за плечи, и силком усадил на лавку. Маслов отодвинулся подальше от всех, уставился на отражение в самоваре, словно играя сам с собою в гляделки. Портупей-юнкер подмигнул сослуживцу и демонстративно зажал рот рукой. Акадский осклабился, но, не желая ссориться с невестой, также промолчал. А Ренкерман не удержался. Пригладил грязным ногтем бакенбарды и заговорил елейным голосом:

– Значит, вы утверждаете, что Пушкин символистам в подметки не годится? Но всем известно, что гений мог за пять минут сочинить экспромт в альбом прекрасной даме. Причем, эти случайные, по сути, строчки и поныне остаются образчиком самой прекрасной, наитончайшей лирики… А вы так сможете?

Маслов по-прежнему вглядывался в золотисто-блестящий бок самовара. Молчал до тех пор, пока у Ренкермана не лопнуло терпение, и когда тот уже зашипел змеей: «Похоже не сдюжит», резко выдохнул:

– Смогу!