Океан безмолвия
Шрифт:
И все же смотреть на него очень приятно. Красивые руки. Не баллоны, как у качка, — жилистые руки работяги. Я видела его на уроке труда в свой первый учебный день, но лишь секунду; потом он ушел, и с концами. Теперь я вижу его только во время обеда. Те несколько секунд, когда перехожу школьный двор, — самая интригующая часть дня. Говоря по чести, те драгоценные секунды — единственная причина, побуждающая меня ежедневно шагать через этот чертов двор.
В первый день я пошла через него, чтобы заявить о себе. Во второй — дабы убедиться, что парень все еще там и по-прежнему сидит в одиночестве. В третий и четвертый — чтобы проверить, взглянет ли он на меня. Не взглянул. Сегодня — просто чтобы посмотреть
К счастью, я ползла, как улитка, не спуская с него глаз, и только поэтому не свалилась мордой в землю. К несчастью, я застряла точно посередине между его скамейкой и той, на которой обосновались принцесса Сара и ее фрейлины. Я пытаюсь, как ни в чем не бывало, выдернуть из щели свой каблук. Не выходит. Придется аккуратно присесть на корточки и постараться вытащить каблук руками, а сохранить равновесие в таком положении — непростая задача. Ну не могу же я наклоняться в таком коротком платье.
Я медленно опускаюсь на корточки, вытаскиваю ногу из туфли. Потом правой рукой хватаю каблук, дергаю его. Усилий понадобилось меньше, чем я ожидала. Выпрямляюсь, вновь обуваю туфлю. Смотрю влево. Парень-изваяние даже не шелохнулся. Похоже, он не заметил моей схватки с туфлей. Маленькое чудо, но нынче я могу рассчитывать только на маленькие чудеса, поэтому принимаю его с благодарностью. Увы, кое-кто все же за мной наблюдал; в следующее мгновение я слышу:
— По-моему, эта обувь для панели, а не для школы. — Сара. Ее слова сопровождаются смехом.
— Ага. Папаша-то твой знает, в каком наряде ты вылезла из преисподней? — спрашивает другой девчоночий голос.
— Я думала, ее отец в Трансильвании. — Снова смех. На полном серьезе.
Оскорбительные выпады — полный отстой. Чтобы я обернулась, нужно бросить в мой адрес нечто чуть более забавное. Я смотрю вправо. Интересно, кто это там «блещет» остроумием? Ну да, Сара и несколько девчонок вокруг нее. Они глазеют на меня и, разумеется, все еще смеются. Пожалуй, рановато я себя поздравила. Мысленно перебираю возможные варианты: А) запустить в них своей многострадальной туфлёй; Б) ответить им оскорблением; В) проигнорировать их и пойти прочь; Г) одарить их своей самой демонической и безумной улыбкой. Я выбираю последний — по сути, единственный приемлемый вариант. Спуску я не дам, во всяком случае, с поджатым хвостом не побегу. К тому же, раз уж меня признали исчадием ада или, может быть, отпрыском Дракулы, — это уж кому как нравится, — можно немного и покуражиться, чтоб сразу поняли, с кем имеют дело.
Несколько секунд я пристально смотрю на девиц, решая, оскалиться мне на них во весь рот или просто презрительно усмехнуться, и вдруг слышу голос у себя за спиной:
— Хватит, Сара.
Сара, собиравшаяся, как я подозреваю, в очередной раз продемонстрировать свой язвительный ум, так быстро закрыла рот, что, кажется, я услышала, как у нее щелкнули зубы. Я оборачиваюсь, хотя знаю: в той стороне находится только один человек — тот, от кого я никак не ожидала, что он встанет на мою защиту. Да и обстоятельства того вовсе не требовали. Зубоскальство этих девиц вряд ли можно назвать нападением. Скорее, жалкая пародия на оскорбление. Караоке. Исполнение безголосых дилетантов. То, что может вызвать лишь насмешку, а не страх. Эти дуры явно не остановились бы на достигнутом, и будь я очень ранима, их издевки могли бы задеть мои чувства, но мне плевать на издевки, и чувства мои давно никто не задевал.
Я уже повернулась к парню в силовом поле и поняла, что смотрю на него не я одна. В эту минуту на него смотрят многие, ждут, может, он еще что промолвит. У меня такое чувство, будто я переместилась в одну из серий «Сумеречной зоны»: все вокруг застыло, и только я одна могу двигаться. Но не двигаюсь.
Этот парень
Кажется, она потрясена донельзя тем, что он подал голос. Я толком не знаю этого парня и не могу сказать, является ли его вмешательство самым удивительным во всей этой ситуации. Лично меня поразила реакция окружающих на его поступок. Они заткнулись. Не огрызнулись, не рассмеялись, не задали вопросов, не проигнорировали, продолжая зубоскалить, не ополчились против него. Они просто умолкли. Он сказал: «Хватит», — значит, все. Потому что я так сказал. И точка. Не заставляйте меня повторять дважды.
И всего через несколько секунд (я еще не успела сдвинуться с места) все вернулись к своим делам. Может быть, конечно, у меня разыгралось воображение, но уровень шума чуть упал, словно никто не хотел, чтобы другие слышали, как они обсуждают случившееся. А что, собственно говоря, произошло?
Я поразмыслю над этим через несколько минут или после школы, а может, и вовсе не буду думать. Сейчас главное — убраться на фиг с середины школьного двора. Оставшийся путь я прохожу без приключений. Кто-то, к счастью, подложил книгу под дверь крыла английского языка и литературы. Прошмыгивая в нее, я глянула вниз и увидела, что это учебник по истории искусств, а рядом, самодовольно улыбаясь, сидит Клэй, как всегда, с альбомом в руках. Мне очень хочется спросить у него, понимает ли он, в чем там было дело, но я не могу. Я просто проскальзываю в здание, иду до середины коридора, сворачиваю на лестничную площадку и прислоняюсь к стене. Наконец-то я одна и в тишине.
Проанализировать недавнее происшествие я не успеваю: слышу, как снова открывается дверь. Вдавливаюсь спиной в стену, стараясь стать незаметной. Если вдавиться посильнее, может быть, стану невидимой.
Я прислушиваюсь к шагам, пытаясь определить, в каком направлении они идут. А шаги с каждой секундой все громче и громче. Неторопливые, ритмичные. Одна нога опускается чуть тяжелее, чем другая. Шаг твердый, но мягкий. Не неуклюжий, не нескладный. Грациозная поступь. Кем бы ни был этот человек, он выше меня, ибо расстояние до ниши, где я притаилась, преодолевает за меньшее количество шагов. Я жду, когда он пройдет мимо. Не тут-то было. Шаги поворачивают прямо ко мне, и остается лишь надеяться, что тот, кому они принадлежат, попросту не обратит на меня внимания. Я смотрю в пол, чтобы не встречаться взглядом с этим человеком. Жду, когда он пройдет.
А потом — я даже не успеваю затаить дыхание — передо мной останавливается пара поношенных ботинок. С металлическими носками, если не ошибаюсь. И я могу точно сказать, кому они принадлежат. Эти ботинки на железной скамейке я видела пять дней подряд. Очевидно, смятение и любопытство на мгновение лишили меня рассудка, потому что помимо своей воли я поднимаю глаза и… впервые вижу его так близко.
— Больше я вмешиваться не буду, — говорит он, насквозь прожигая меня взглядом тошнотворно красивых синих глаз, будто хочет стереть с лица земли. Но тон у него не сердитый. Безразличный. Он абсолютно спокоен. Голос ровный. Он не ждет от меня ни признательности, ни ответа, хотя сейчас я обозлена, вполне могла бы и ответить — и уж явно не словами благодарности. Потом он идет через лестничную площадку к двери на противоположной стороне и исчезает за ней, словно здесь его никогда и не было.