Океан и кораблик
Шрифт:
Погода стояла суровая и холодная, но океан спокоен - полный штиль. Серые облака, столь плотные, что не определить, в какой же стороне солнце, казались недвижимыми.
Прощание заканчивалось. Меня крепко обняли Рената Алексеевна и Кафка Тутава. Маленький Юрка, целуя меня, шепнул: "Тетя Марфенька, сбереги мне папу". Костик, во всем новом, с иголочки,- Лена Ломако перед отъездом водила его по магазинам,- но еще более рыжий, чем всегда, тоже крепко поцеловал меня несколько раз и снова бросился к сестре.
Рабочие из плавучего дока с
Когда я вышла на палубу, уже убирали швартовые. Все машут, что-то расстроенно кричат. Возле меня молчаливо стоял Сережа Козырев. Иннокентий через нескольно человек, рядом с дядей. Капитан Ича Амрувье уже подавал команду со своего капитанского мостика.
И вот во время отплытия произошел очень тягостный инцидент.
Лариса вдруг заломила руки и стала что-то отчаянно кричать Иннокентию. Сразу стало тихо. Так тихо, будто каждый не только примолк, но и дыхание затаил. Лариса, видимо, не заметила этой внезапной, удручающей тишины, как перед этим - шума. Лицо ее побледнело, словно совсем обескровело. Губы она в этот день или не красила, или помада стерлась, но они тоже стали почти белыми.
– Кент! Что мы сделали!.. Как же мы могли... Ведь была же, была... Зачем? Иннокентий! Мы больше с тобой не увидимся! Ты не знаешь...
Мне показалось, что Лариса потеряла сознание. Ее окружили люди. Я видела с палубы "Ассоль", как ее посадили на какой-то ларь. Кто-то уже брызгал на нее водой. А вот рядом появился человек в белом халате. Но пирс стремительно уходил назад, вместе со знакомым теперь берегом, вместе с машущими людьми и строениями, которые я уже знала. Лица провожающих расплылись, словно их заволокло паром. Я вдруг заплакала. Сережа, умница, сделал вид, что не заметил.
Мимо прошли штурман Мартин Калве и начальник экспедиции. Постепенно все разошлись по каютам. На палубе остался один Иннокентий, он был очень бледен. Почти как его жена Лариса.
Я взяла себя в руки, вытерла слезы и пошла в радиорубку дать радиограмму Кафке Тутаве. Запросила, как себя чувствует Лариса Щеглова.
Тетрадь третья
ОКЕАН
Вот и городок Бакланы остался позади, во времени и в пространстве, как и моя любимая Москва. Беззащитный перед ветрами всех румбов, кораблик "Ассоль" вышел в открытый океан.
Я сидела одна в рубке. На столике лежала ответная радиограмма Кафки Тутавы:
"Ассоль", Щеглову И. С.
Лариса пришла в себя. Ничего опасного нет. У нее сегодня ночует сослуживица. Юрка пока у нас. Счастливого плавания. Целую, Тутава".
Я ждала, когда зайдет Иннокентий. Должен же он, какие бы ни были их отношения, запросить о здоровье матери своего ребенка. А пока я перечитывала письма, которые принес запыхавшийся почтальон прямо на пирс - мне и еще многим из экипажа "Ассоль". Это был самый приятный подарок на дорогу.
Августина, по обыкновению,
Боюсь, что за мной больше всех будет "присматривать" боцман Харитон. Мне очень бы хотелось ошибиться...
Арсений Петрович писал, что они с женой рады, что мне удалось (?!) заинтересовать наукой их Сереженьку, когда они уже почти потеряли надежду. И надеялся, что я и впредь буду на него влиять так же благотворно. И еще просили присматривать за ним, а то Сережа способен забыть поесть или надеть в холод теплый свитер. У меня создалось такое впечатление, что письмо это продиктовала мужу Аннета Георгиевна. Сам-то Козырев в возрасте Сережи был одним из известных радистов в Арктике и полностью изведал, почем стоит фунт арктического лиха. Он рассказывал, как в юности тонул в ледяном крошеве, как блуждал полярной "ночью в пурге, как чуть не умер с голоду, когда самолет, на котором он был радистом, потерпел аварию над Ледовитым океаном.
А Сереженька может "забыть поесть". Смех, да и только!
Письмо Ренаты меня огорчило. Она никак не может привыкнуть к Москве и приноровиться к москвичам. Камчадалы проще, искреннее, говорят, что думают. Конечно, она с интересом знакомится со столицей, но как-то еще не почувствовала себя москвичкой. Жалеет, что меня нет в Москве и ей не с кем поделиться своими мыслями. В художественном институте она еще ни с кем не подружилась.
Когда Иннокентий зашел в рубку с черновиком радиограммы в руках, я, не прочтя его, молча протянула полученный ответ.
Иннокентий прочел и как-то странно посмотрел на меня:
– Это ты запросила?
– Я.
– Спасибо.
Иннокентий тяжело опустился на диван и долго сидел согнувшись, обхватив руками голову. Потом выпрямился и заговорил - очень тихо, словно бы сам с собой:
– Мы ведь по любви сыграли нашу свадьбу. Сыграли... Игра... Кроме мутного осадка на душе, ничего не осталось.
– Лариса любит вас...
– Нет, Марфенька. Она меня не любит. Ни она меня, ни я ее - мы давно уже не любим и не уважаем друг друга. Лариса - истеричка, понимаешь? Лечение здесь не поможет. Истерический характер...
– Что это значит?
– Постоянное стремление быть в центре внимания. Чувственная окраска всех психических переживаний. Преобладание аффекта над разумом. Она же никогда не бывает сама собой. Всегда играет какую-то роль. Стремится быть не тем, что есть. Ты же видела сама... Сочиняет небылицы и верит в них. Я говорил о ней с врачами... Истерический склад личности. Это уже на всю жизнь. И давай о ней больше никогда не говорить.
Иннокентий махнул рукой и ушел. Я заперла рубку и побрела к дяде. "Ассоль" шла в густом тумане. Ночь была темна.