Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий
Шрифт:
Одни из самых подробных и распущенных рассказов о лиссабонском полусвете вышли из-под пера молодого человека, который до недавнего времени содержался в печально известной тюрьме Тронку, весьма мрачном месте города; тюрьма находилась рядом с больницей Тодуз-уш-Сантуш на площади Росиу, однако в своем парадном портрете португальской столицы Дамиан не упомянул о ней. Автор этих писем был высокообразованным, глубоко циничным, одноглазым человеком, который в будущем станет национальным поэтом Португалии.
III
Дом дыма
В своей эпической поэме о морском путешествии Васко да Гамы в Индию – «Лузиады», или «Песнь португальцев» (которые ведут свое происхождение от мифической фигуры Луза [35] ) – Луиш Важ де Камоэнс писал о заключении как человек, хорошо с ним знакомый:
И мысль его тревожная блуждала,Как солнца луч, что зеркалом игривымБездумно отражается, бывало,И по стене блуждает шаловливо.А та рука, что вдаль его послала,Шутя, все ищет солнца переливы,И луч дрожит, и мечется, и бьется,Пока рука-шалунья не уймется [36] .35
* Луз – мифический правитель, прародитель португальцев, от имени которого получила название Лузитания (старинное наименование Португалии). (Прим. пер.)
36
Лузиады.
Камоэнс неоднократно побывал в застенках, поэтому нельзя с уверенностью утверждать, что при написании этих строк он думал о своем пребывании в лиссабонской тюрьме Тронку. Но они, несомненно, отражают многое из его опыта пребывания в заключении в течение нескольких месяцев в 1552 и 1553 годах: вид из окон тюрьмы Тронку, расположенной во впадине между двумя лиссабонскими холмами, где на склонах уступами располагались дома, по которым метались его мысли; беспокойная, нервная неуверенность его нынешнего положения [37] .
37
Lusiadas VIII.lxxxvii. Эти строки, похоже, отчасти вдохновлены описанием Медеи в <<Аргонавтике>> Аполлония Родосского, III.754–7, а также <<Энеидой>> Вергилия, 8.22–5.
Камоэнса задержали за уличную драку, произошедшую 16 июня 1552 года в праздник Тела и Крови Христовых; он оказался одним из трех человек, обвиненных в том, что они избили на улице некоего придворного по имени Боржеш. Ткнули ли в тот раз пальцем в нужного человека или нет, но подобное поведение было Камоэнсу свойственно: всего восемь ночей спустя появился второй ордер на его арест за участие в другом нападении – на этот раз 18 человек избили еще одного состоятельного дворянина. Камоэнс написал своему другу предупреждение, что его имя находится в верхней части списка разыскиваемых, хотя главным виновником в этом деле являлся неустановленный «философ» по имени Жуан де Мело. В этом письме Камоэнс не признается, что как-то замешан в деле, но и не отрицает этого, и в любом случае ситуация, похоже, не слишком его беспокоит. В целом письмо создает впечатление о закоренелом нарушителе закона – если задерживали обычных подозреваемых, то, вероятно, потому, что они были подозрительны более обычного [38] .
38
Большая часть достоверной информации об этом инциденте взята из письма о помиловании, выданного Камоэнсу 7 марта 1553 года, которое находится в ANTT PT/TT/CHR/L/2/20, fols. 296v–297r, хотя объект нападения в документе ошибочно назван «Гонсалу» Боржешем, а не Гаспаром Боржешем; смотрите Clive Willis, Camoes, Prince of Poets (Bristol: HiPLAM, 2010), 187. Во «втором лиссабонском письме» упоминается несколько нападений, включая нападение на Гаспара Боржеша Корте-Реала, нападение на «Диниша Боту», произошедшее за несколько дней до этого, и нападение в ночь Святого Иоанна (24 июня 1552 года), за которое был выдан приказ (mandado) «арестовать восемнадцать человек» («pera prenderem a uns dezoito de nos»). Это второе письмо находится в BNP COD. 9492, fols. 155r–156r; однако ссылки на все письма Камоэнса даны в транскрипции согласно Willis, Camoes, где соответствующий отрывок находится на стр. 266.
Это письмо, а также письмо, отправленное несколькими месяцами ранее тому же анонимному другу, – путеводитель по изнанке Лиссабона, по городу, который занимал то же пространство, что и торговая столица Дамиана, но оставлял совсем другое впечатление. Это был город праздных молодых бездельников, разодетых по последней моде и ищущих любви или неприятностей, легкой добычи для сводниц, дурачивших их, обещая со дня на день встречу с женщиной, на которую те положили глаз: еще чуть-чуть времени, еще немножко неизбежных расходов – такая игра не обходится дешево! Подобных людей можно было заметить издалека: ладони на рукояти клинка, шляпы надвинуты, чтобы скрыть глаза, короткие накидки, длинные ноги, в их походке чувствуется некоторое самодовольство, а в манере держаться – некоторая подозрительность. На ножнах у подобных людей имелось немножко поблескивавшего золота, а в рукаве пряталась какая-нибудь любовная книга Боскана [39] , демонстрирующая глубины их грозного молчания. В неменьшей степени в этой игре – по крайней мере, в понимании Камоэнса – участвовали и женщины. У мастериц этого ремесла всегда имелся отсутствующий муж – возможно, уехавший на острова Зеленого Мыса или где-нибудь умерший – и, боже мой, как они благочестивы, всегда ходят на исповедь к доминиканцам или иезуитам, великолепные, как Елена Троянская, облаченные в траур и перебирающие свои чётки. При этом они не забывают покачивать при ходьбе бедрами, и он знает, что под этими унылыми одеяниями они носят самые соблазнительные наряды, какие только можно купить. Этих женщин, говорит Камоэнс, можно завоевать не изысканными словами или манерами, а исключительно золотыми крузадо, и путь к ним лежит не через какую-нибудь сводницу, а через тех самых монахов и священников, которые помогают им молиться о том, чтобы муж не объявился в ближайшее время. Исповедальня, сообщает Камоэнс, дает им много свободного времени для решения самых разных дел [40] .
39
Хуан Боскан Альмогавер (около 1490–1542) – испанский поэт. (Прим. пер.)
40
«Первое лиссабонское письмо» Камоэнса найдено и в BNP COD. 8571, fol. 27v, и (с некоторыми изменениями) в COD. 9492, fols. 154r–155r. Смотрите Willis, Camoes, 253–9 and 262–6. Дальнейшее обсуждение этих писем смотрите в главе XVIII.
Такие циники, как Камоэнс и его корреспондент, не жаловали подобные дурацкие игры: они предпочитали в открытую разбираться с продажной стороной любви. Основная идея писем поэта – сообщить другу последние новости о лиссабонских проститутках, которых, как он уверен, тому не хватает во время изгнания в провинцию. Кто-то скажет, пишет он, что, поскольку этим женщинам достаточно заплатить и можно действовать, никаких недоразумений быть не может. Но только не Камоэнс: он считает, что во многих отношениях они настолько же плохи – вся эта невинность распахнутых глаз и молочная кожа, такая же гладкая, как у русалок, потому что они никогда не выходят на улицу. Но, парень, остерегайся змеи в этой траве. Некоторые утверждают, что они обманывают своих сутенеров так же, как и клиентов, хотя Камоэнс считает, что у самих сутенеров дела идут отлично.
Мир, который Камоэнс рисует в этих письмах, дик и безжалостен, порой невыносимо. Он шутит со своим корреспондентом о городских убийцах, которым – как он загадочно пишет – в какой-то казне платят мармеладными пастилками и кувшинами холодной воды; видимо, это воровской жаргон, смысл которого со временем утерян. Камоэнс также сообщает, что проститутка, которой благоволил его друг, некая Мария Калдейра, была убита мужем, а вскоре за ней последовала ее компаньонка Беатрис да Мота. Другая проститутка, по имени Антония Браш, поспорила с какими-то испанцами, которые затащили ее на свой корабль, стоявший в гавани, и избили. Ее предполагаемый защитник и сутенер ничего не предпринял; это, по крайней мере, означало, что она могла выгнать его взашей. Такие жалкие женщины притягивали к себе всю жестокость мира, но при этом (по его словам) были самыми лучшими певицами и танцовщицами, каких только мог предложить город, настолько искусными и безупречными, что королевский двор не мог продемонстрировать ничего лучшего, праматерями певцов фаду [41] эпохи звукозаписи, чьи голоса лежат в мучительном пространстве между завыванием и мелодией. При всей своей бессердечности, ощущаемой в письме, молодой Камоэнс (ему сейчас нет и тридцати), возможно, был не так черств, как кажется из его слов: в конце второго письма он сообщает, что за несколько дней до отправки в тюрьму он помешался на той самой Антонии Браш, на которую напали испанцы. Похоже, что она играла с юношей, заключив с ним пари и предложив себя в качестве приза, если он выиграет. Можно предположить, что это был старый трюк, применявшийся для влюбленных юнцов, у которых не было денег сейчас, но могли появиться позже. Он проиграл пари, заявил, что она его обманула, а теперь мучительно переживал это и придумывал, как бы поскорее сделать ее своей.
41
Фаду – жанр португальской
Несомненно, подобные женщины всегда сталкивались с серьезным насилием, но то лето, похоже, оказалось хуже других, и группа женщин объединилась, чтобы организовать дом, где они могли бы жить и работать в безопасности. По словам Камоэнса, это была настоящая современная Вавилонская башня, стонущая под тяжестью множества языков – в любой час здесь можно было встретить мусульман, евреев, людей из Кастилии или Леона, монахов, священников, женатых и холостяков, молодых и старых. Тот самый Жуан де Мело, который возглавлял нападение в ночь святого Иоанна, дал ей другое название – «Клетка для битья»; эту шутку трудно понять и, вероятно, лучше не пытаться, хотя, похоже, она как-то связана с тем, что здесь было три женщины, которые любили причинять боль (включая Антонию Браш), и одна, готовая ее принимать. Любопытно, что это святилище жриц любви Камоэнс называет пагодой, храмом, превосходящим самые смелые мечты эпикурейцев, используя малайское слово, которое служило португальцам общим термином для культовых сооружений в Индии и по всему Востоку. На тот момент Камоэнс еще не видел таких пагод своими глазами, но ждать оставалось недолго [42] .
42
Вряд ли среди них были люди, открыто исповедующие ислам или иудаизм, поэтому Камоэнс, возможно, имел в виду conversos – обращенных в христианскую веру.
Нет ничего удивительного в том, что среди посетителей Вавилонской башни Камоэнс упоминает мавров и евреев. Хотя все они теперь являлись христианами по имени, среди них имелось еще много людей, отцы и матери которых родились в еврейских и мусульманских семьях; многие подозревали их в том, что новой религии они привержены лишь на словах. Весь район между местом, где работал в замке Дамиан, и местом, где сидел в тюрьме Камоэнс, занимала Моурария – квартал, который достался мусульманам после завоевания города в 1147 году и с тех пор в основном принадлежал им, хотя в нем жили и христиане, в том числе родители Камоэнса. Жизнь этих новообращенных была небезопасной, и в последние десятилетия произошли некоторые изменения в некогда довольно терпимом отношении к ним. Поначалу португальский король открыл двери для всех евреев, изгнанных из Испании после падения последнего исламского королевства Гранада в 1492 году. Однако вскоре Португалия уступила давлению Испании: католические монархи Фердинанд и Изабелла были помешаны на идее апокалиптической чистки полуострова, которая, по их мнению, должна была привести к созданию всеобщей христианской империи под испанским главенством. Евреям предложили два варианта – уйти как народ без крова и пастыря (как выразился Дамиан) или остаться и обратиться в христианство, в то время как мусульман предполагалось изгонять в массовом порядке. Некоторые представители португальского двора выступали против – пусть даже исключительно из опасений, что евреи передадут врагам-мусульманам свои знания об оружии и взрывчатых веществах (не говоря уже о деньгах, которые, как считалось, они скопили), и мусульманские королевства в ответ начнут так же обращаться с христианами, живущими в Египте, Сирии и других местах. Те евреи, которые решили (или были вынуждены) обратиться в христианство и остаться, были беззащитны перед Cristaos Velhos («старыми христианами») и при любых неприятностях легко превращались в козлов отпущения. Многих детей разлучили с их эмигрировавшими семьями, а впоследствии их стали называть прозвищем, напоминающим об унылых побережьях, где они смотрели вслед уплывающим родителям: os d’area, «песчаные», «с песка» [43] .
43
Рассказ Дамиана об изгнании евреев смотрите в CM I, sig. aviiir—B[1]r и sig. B5r—v; «Старыми христианами» считались (по крайней мере, в принципе) те, кто имел далеко прослеженную родословную христианского происхождения: этот признак отделял их от новообращенных. Франсуа Сойер в книге The Persecution of the Jews and Muslims of Portugal: King Manuel and the end of religious tolerance (1496–7) (Leiden: Brill, 2007), утверждает, что давление Испании не влияло на Мануэла; смотрите также работу Giuseppe Marcocci, «Remembering the Forced Baptism of the Jews: Law, Theology, and History in Sixteenth Century Portugal», в сборнике Mercedes Garcia-Arenal and Yonatan Glazer-Eytan (eds.), Forced Conversion in Christianity, Judaism and Islam: Coercion and Faith in Premodern Iberia and Beyond (Leiden: Brill, 2020), 328–53, где на стр. 342 упоминаются «os d’area».
Но это не значит, что подобные новые христиане жили обособленно (об этом говорит их появление в Вавилонской башне), и даже отличить их было непросто. Личность упоминаемого Камоэнсом буяна и острослова Жуана де Мело так и не установлена однозначно (это довольно распространенное имя), но одним из любопытных кандидатов является человек, живший в те годы в том же квартале Моурария, что и Камоэнс. При рождении в Генуе он получил имя Жуан (или, скорее, Джованни), но в возрасте четырех лет попал в плен к туркам и оказался в Стамбуле, где ему сделали обрезание и дали новое имя Мастафар. Он вырос, будучи рабом капитана, прозванного Синан-еврей [44] , который отвез его в Мекку и далее в Джидду, откуда он поплыл в Каликут, где в течение года служил местному правителю (заморину), после чего отправился в Чалиям, принадлежавший христианам. Там он объявил себя христианином, был заново крещен, получив то же имя, что и раньше, а командир близлежащего форта Каннанор (некто Руй де Мело) стал его крестным отцом и дал ему свою фамилию. После этого Мастафар, или Жуан отплыл в Кочин (Кочи) [45] , затем в Гоа и болтался по индийским портам, пока в конце концов не оказался на борту корабля, отправлявшегося в Португалию. Мы знаем обо всем этом, потому что в какой-то момент в Индии его снова потянуло к исламу, и через несколько лет после описанных в письме Камоэнса событий, когда он и еще несколько человек неудачно попытались посреди ночи бежать в Северную Африку и переметнуться к маврам, им заинтересовалась инквизиция. Инквизиторы оставили подробный отчет об этом человеке, которого они называли генуэзцем по происхождению, но турком по национальности. Похоже, что он сошелся в Моурарии с другими крещеными мусульманами, и один из них взялся показать остальным какие-то фрагменты из Корана и занялся обратным обращением. К сожалению, никто из них особо не понимал, в чем заключаются практики ислама – разве что эти люди дистанцировались от города, который и так держал их на расстоянии вытянутой руки. На своих собраниях они совершали причудливый гибридный ритуал: каждый по очереди получал от вожака кусок хлеба, а после произносил бисмиллю [46] , давая понять, что этот обряд – не христианская месса, а предназначен для другого бога. Возможно, компаньоном Камоэнса был не этот «человек мира» (неясно, зачем Камоэнсу называть этого Жуана де Мело «философом» при таких его религиозных представлениях), но суть в том, что мир низов был столь же глобальным и разнообразным, как и рыночные товары в лиссабонском порту [47] .
44
* Синан-Рейс (Синан Раис) – османский пират и флотоводец еврейского происхождения. Носил также прозвище Великий еврей. (Прим. пер.)
45
Кочин (Кочи) – княжество в Южной Индии, первый форпост европейской колонизации Индии. Враждовало с заморинами Каликута и с 1500 г. заключило союз с Португалией. (Прим. ред.)
46
Бисмилля – в исламе формула, означающая «во имя Аллаха». (Прим. пер.)
47
Протоколы процесса инквизиции 1554–1556 над Жуаном де Мело – ANTT PT/TT/TSO-IL/028/01606; информация взята из его «Comfesao de Jo[am] de Melo turco de nacao», fols. 4r–8v. Город в Индии, где он перешел к португальцам, указан как Chaleat, и я считаю, что это искажение слова Chalia – португальского названия Чалияма. Его путь не был чем-то необычным; смотрите, например, воспоминания Дамиана о Мигеле Нуньесе, мусульманине, родившемся в Гранаде и захваченном генералом Афонсу д’Албукерки на Мальдивах (CM II, sig. H[5]r), и Николау Феррейре, который родился на Сицилии, попал в плен к туркам, встретился с д’Албукерки в Ормузе в качестве посла, а затем вернулся в Португалию, где снова обратился к христианству (CM III, sig. P7r). О Синане-еврее смотрите Giancarlo Casale, The Ottoman Age of Exploration (Oxford: Oxford University Press, 2010), 113.