Океан веры. Рассказы о жизни с Богом
Шрифт:
Молодой иеромонах полон надежд и сил. Он настроен преобразовать Японию. Святитель Николай уже утомлен трудами, хотя эта усталость особенного значения для него не имеет. То, что говорил Святитель о японской церкви англичанину, правда. Японская церковь есть, и она останется, хотя для этого не так много предпосылок. Как святитель узнал? Это настоящая тайна. Но он знал. И он любил эту фарфоровую страну, ее трудолюбивых людей, будто бы выкованных из стали или сделанных из каменной керамики. И это — любовь к стране, в которой находишься и трудишься — («радосте и венче мой») — возможно самый тяжелый камень в труде миссионера.
Болота у подножия вулканической гряды Хаккода в центральной части префектуры Аомори
Перед
«Япония — золотая середина. Трудно японцу воспарить вверх, пробив толстую кору самомнения. Послушав иностранных учителей и инструкторов по разным частям, атеистов, что-де вера отошла, а коли держать что по этой части, так свое, они возобновили синтоизм, хранимый теперь Двором во всей его точности; послушав некоторых недоверов-иностранцев, что буддизм выше христианства, и посмотрев, хоть с усмешкой, как сии иностранцы кланяются порогам буддизма, они вообразили, что христианство им совсем не нужно, неприлично. И ныне плавают в водах самодовольства, особенно мелководных, благодаря победам над китайцами (три победы одержали), и нет границ их самохвальству! Интересную коллекцию можно составить из… статей ныне, доказывающих как дважды два, что японцы — первый народ в мире по нравственности. <…> Нахлобучили, вероятно, не на малое время на себя шапку европейского и американского учителя по предмету атеизма и вражды к христианству. Тоже — золотая середина! Она еще большее препятствие к истинному просвещению в высоком значении, чем в низменном! Что может быть хуже, прелестнее и вреднее гордости! А она — синоним пошлого самодовольства». (Из дневников святителя).
Через некоторое время отец Сергий напишет, уже умудренный опытом: «Перед мысленным взором воскресает тысячелетняя история буддизма, история подвигов ума, перед которыми детский лепет вся европейская философия, — история железных усилий воли, во имя учения сковывавших плотскую природу человека. И все эти богатырские старания, все это ничем не утолимое стремление разрешить загадку жизни, должны были кончиться вот здесь под плитой (могнльной — А. Дворкин), должны открыть человеку только нирвану, то есть ничто. Бедный человек! Жалкое бытие без смысла, без цели, с загадкой в начале и бесследным уничтожением в конце! К чему страдать, к чему насиловать свою природу, если ей придется пропасть в море чуждой ей и нелюбящей жизни? А человек хочет истины, хочет проникнуть выше и дальше, хочет жить истинно человеческой жизнью. Так и вспоминается Будда с его страдающей улыбкой. Горе тебе, человек, если будешь жить без Бога!»
Возникает резонанс в наше время. Увлечение японской культурой, плоды японской научно-технической революции (а страна почти весь двадцатый век была очень бедная) встречаются так же часто, как деревянные крашенки на пасху. Рукава кимоно, разные виды гимнастики — все из страны восходящего солнца. Тот процесс, начало которого описал Святитель Николай Японский, развивается и, возможно, будет развиваться. Но не мне судить; я с симпатией отношусь к японской культуре и не так хорошо ее знаю, чтобы делать выводы и сравнения. Книга «Николай-До» куда-то исчезла во время многочисленных переездов. Так что сейчас не могу открыть ее и процитировать те короткие (всегда — короткие) записи, в которых люди в простых кимоно, сияя улыбками, убирают собор к храму тщательно подобранными свежими цветами, а японская рисовальщица-христианка пишет Образ Пречистой. Но все так и было. Приходили, разговаривали, жаловались на бонз, возвращались пешком в свое село. И эта жизнь поразительно напоминала жизнь, возникающую при чтении страниц Деяний.
Святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский
Было что-то в молодом монахе Сергии, что заставляло Святителя прислушиваться к его словам и доверять его мнению. Он будто видел его трагическое и большое будущее. «<…> Пришла благая мысль. Дай, Господи, ей осуществиться! Монастырь здесь нужен. Отец Сергий Страгородский писал о сем в своих письмах; я думал о том еще раньше, выписывая сюда с Афона неудачного
Но Господь рассудил иначе. Иеромонах Сергий, прожив в Японии два с половиной года, а после того многажды писавший Святителю, был отделен для работы на другой ниве. Его ждали испытания не менее трудные, чем Святителя, но, возможно, гораздо более мучительные. Потому что все, что он видел, и что стало многолетним кошмаром, адом на земле — происходило в его стране и у него на глазах. Патриарх Сергий вполне понял, что значит: ни эллина, ни иудея. А ведь он воспитан был пылким патриотом, и у него едва не слезы восторга вызывали новые кресты на новых храмах.
«Пришлось глубоко пожалеть, что мы еще не доросли до того, чтобы иметь здесь свою миссию, мы еще замыкаемся в рамках узкого национализма. Заботимся только о своих, забывая, что Господь пришел ко всем без различия и послал апостолов ко всем народам земного шара. Чем наши достойнее, например, хотя бы этих индусов? Скажут, что у нас народа нет. Совершенная неправда. Было бы только желание, народ, то есть церковные деятели, на ниве Господней всегда найдется. Ведь идут же из Духовных Академий во всевозможные ведомства. Нашли же необходимым сократить штаты Академий. Очевидно, мы страдаем не недостатком народа, а избытком его, перепроизводством. Отчего бы не отделить сюда хотя бы двоих? Эти двое, может быть, успели бы что-нибудь начать, может быть, успели бы образовать продолжателей из самих индусов, как, например, теперь в Японии. Скажут, у нас средств нет. Правда, мы беднее каких-нибудь американцев. Но пусть и миссия наша начнется с малого. Бог поможет, потом дойдем и до большего. Ведь тратится же у нас миллион рублей, по самому минимальному счислению, на одни церковные облачения. Вот, хотя бы одну сотую или несколько сотых из этой суммы отделить сюда. Этого было бы на первый раз более чем достаточно. Нет, должно быть не скудость средств и людей тут причиной, а холодность к вере, привязанность только к личному благополучию. Да, еще много нужно нам жить и делать, чтобы вырасти до православной миссии…» (Из писем иеромонаха Сергия (Страгородского).
Перед катастрофой бывают периоды мира и утешения, а они помогают внимательному уму и любящему сердцу вполне понять, чего же в данное время хочет Бог… лично от меня. Если бы писала картину со Святителем Николаем и японцами, я бы изобразила в тихой, чуть тронутой сиреневым, лазури — как будто бы фарфоровых людей в желтоватых кимоно, идущих стройно, мирной цепочкой, через горный перевал, заваленный сухостоем, с поклажей на спинах, утомленных. Еще нет поездов, чтобы доехать в миссию, а лошадей, небольших смешных лошадок, можно найти только в ближайшем городе. Эти люди не кажутся людьми. Это как птицы, не знающие утомления и печали, парящие в бытии, нечто ангелоподобное. Они идут день, вечером садятся и поют. Старательно, как поют монахи, долго и протяжно. Но это песнопения православной вечерни. Святитель Николай держит в руках только что переведенную на японский язык страницу из Деяний. Он ждет этих людей.
Замок Инуяма. Префектура Айти
Накануне самой ужасной за всю историю Российской Империи войны, во время жуткого красного рева голодных улиц и гибнущего золота монархии иеромонах Сергий, еще не знающий о ждущем его жребии, запишет: «Православие — не „русская религия“, но универсальная и всеобщая Церковь, чье откровение обращено ко всем народам без исключения. Это то, о чем постоянно проповедовал святой Николай (Японский). От этого Христа происходит и учение, нами теперь проповедуемое. Нельзя назвать его русским или еще каким-нибудь, оно Божие, пришедшее свыше и принадлежащее всем людям без различия страны и народа».
Монахиня
(рассказ основан на биографии монахини Ермогены, Веры Сергеевны Заломовой. Публикация биографических материалов в журнале «Альфа и Омега» М. Большаковой)
Вера, одна из младших дочерей, плохо спала. Проснется на темнозорьке, невесть почему, а глазки грустные. Родители очень беспокоились: предполагали болезнь. Однажды мать подсмотрела ночное пробуждение: дитя встало, вскинуло ручки… а потом село и стало играть, тихо, то смеясь, то всхлипывая. Молится младенчик, что ли…