Океан. Выпуск тринадцатый
Шрифт:
ВОЛКОВ Анатолий Григорьевич (1938 г. р.). В прошлом — капитан судна в Новороссийском морском пароходстве. Человек мужественный, он в октябре 1977 года смело вступил в схватку с вооруженным хулиганом. Преступник выстрелил Волкову прямо в лицо. Анатолий Григорьевич выжил, но полностью лишился зрения. Было ему в ту пору тридцать девять лет.
Многому ему пришлось учиться заново: и ходить, и писать, и читать, и… жить. Не сразу и не вдруг решился Анатолий Григорьевич попробовать свои силы в литературе. Все было на этом многотрудном
В динамике над моим рабочим столом щелкнуло, и тишину каюты нарушил голос радиста: «Внимание! Через десять минут наше судно будет проходить Сережины створы». Опять щелчок. И тишина. Ни слова больше. Да и к чему слова? Осенью прошлого года судьба каждого из нас решалась на линии этих створов. И решил ее Сергей. Наш Сергей. Ценой своей жизни.
Я сложил бумаги в папку и невольно задержал взгляд на отполированной пластинке, прикрепленной к обложке папки. По металлу красивой вязью выгравировано: «Старшему механику Лосеву В. В. В день пятидесятилетия от пятисотсильной машинной команды». Уже потом, после юбилея, узнал от ребят, что эту пластинку сделал Сергей. Да-а, золотые руки были у парня.
Я убрал папку в ящик стола, надел свежую рубашку и вышел на палубу. Форштевень буксира вспарывал морскую гладь, поднимал перед собой пенящиеся буруны, которые с громким шуршанием проносились вдоль бортов, сливаясь за кормой в длинный пенистый след. Медленно уходил назад гористый берег с поселочками в небольших долинах, с пестрыми полосками пляжей и белым многоэтажьем корпусов санаториев, домов отдыха, пионерских лагерей. Почти в зените полыхало июльское солнце. Было жарко и душно.
Из открытого иллюминатора радиорубки доносилась пискливая тарабарщина морзянки. На палубе перед надстройкой собрались почти все свободные от вахты, они негромко переговаривались. Где-то в коридоре загрохотал боцманский бас:
— Я тебя такого на палубу не пущу! Штаны отутюжил, а на лице парада нет!.. Успеешь. Иди брейся…
Я достал из кармана очки и стараюсь рассмотреть очертания берега, который далеко впереди становится расплывчатым от знойного марева.
— Сережины створы уже близко. Я их вижу, — послышался мягкий, чуть дрогнувший голос поварихи Лены.
Я оглянулся. Она стояла рядом. Тоненькая, стройная, в коротком белом платье, похожая на невесту. Она бережно прижимала к груди букет алых роз. Лена подошла к фальшборту и замерла, чуть наклонив голову и касаясь губами лепестков роз. Наверняка Лена вспоминала в эти минуты ту штормовую ночь и Сергея… Как вспоминали и все мы…
Три года назад появился у нас в машинной команде новый кочегар. Впрочем, сначала он появился у меня в каюте. Переступил порог и озорно заулыбался, щуря глаза. Спрашиваю этого белокурого крепыша:
— Что вы хотели?
Он протягивает мне бумажку. Читаю: «Рускин Сергей Сергеевич. Направляется кочегаром…»
— Ясно, — говорю. — А кто это вас за дверью рассмешить успел?
Его глаза еще больше прищурились, из уголков морщинки разбежались. Губы подрагивают. Того и гляди, сейчас от смеха прыснет.
— Извините, — говорит, — но у вас вид… Чуб торчит, точно гребешок у петуха, а нос графитом измазан.
Я перед приходом Сергея с графитовым порошком возился. Предложил ему стул, сам — к зеркалу. Глянул на себя и в душе
Привел себя в порядок. Начал знакомиться с кочегаром. Во время нашей беседы украдкой рассматриваю своего нового подчиненного. Фигура не крупная, и плечи не косая сажень, однако скроен добротно, плотно. Руки жилистые. Под рубашкой мускулы играют, лицо привлекательное, а губы пухлые, розовые, как у красной девицы. Рассказал Рускин, что месяц назад уволился из Военно-Морского Флота и вернулся в свой родной город Керчь. Спросил его, почему не остался работать на берегу. Отвечает с лукавинкой:
— Слышал я, что у вас часто ветерочек дует, и частенько крепкий. Не люблю, когда вокруг меня тишь да гладь.
Позже я узнал, что не за ветерком Сергей в Новороссийск приехал. Не дождалась его со службы любимая девушка. Все ее письма к Сергею были полны слов о любви, о верности, о счастье. А за два месяца до увольнения он получил от нее очередное письмо. Короткое. Последнее, в котором она сухо сообщала, что вышла замуж. Просила не упрекать и строго не судить.
Прошло совсем немного времени, и весь наш комсомольско-молодежный экипаж полюбил Сергея. Всегда веселый, подвижный, остроумный, он решительно не терпел, когда вокруг него царила тишина. Сергей был заводилой всего веселого, шумного, а вечерами в кубрике или на палубе он любил петь под гитару песни о море и мужестве моряков, о дальних морских походах, о девушке, оставшейся на берегу. Хорошо он пел, с душою. Только чувствовалось, что в нем все еще не затихала боль от неудачной первой любви.
Честность и добросовестность Сергея были безупречны. Помню такой случай. Около четырех часов ночи, готовясь к смене вахты, Рускин решил обжать сальник на насосе. Подналег на гаечный ключ и… сорвалась резьба на шпильке. То ли он переусердствовал, то ли металл поизносился — трудно сказать. Шпилька оказалась короткой, вторую гайку не накинешь. А пар вовсю свищет. Заступила новая вахта, а Сергей все у насоса колдует. Нарезал новую шпильку, поставил ее, обжал сальник и только после этого ушел отдыхать.
Пришел наш буксир как-то в Керчь. Рускин пригласил меня к себе домой в гости. Пришли. Познакомился с его сестрой Любой и матерью Полиной Карповной. Сестра на Сергея похожа. Белокурая, стройная, красивая. Ей тогда девятнадцать лет было. Фотографию этой девушки я видел в кубрике. Висела она на переборке у изголовья Сережиной койки.
Пока брат и сестра на стол накрывали, мы с Полиной Карповной разговорились. Рассказала она мне о своем муже, у которого через восемь лет после войны шевельнулся осколок под сердцем, и осталась Полина Карповна одна с двумя малыми детьми. Поведала она и о той девушке.
Женщина несколько раз прерывала свой рассказ, тяжко вздыхала. Под конец нашего разговора положила ладонь на мою руку и попросила:
— Вы уж там, на корабле, присмотрите за моим Сережкой. Без отца рос, и от матери нынче далеко. А что, если ему снова встретится такая?
Только зря беспокоилась Полина Карповна. Не заводил Сергей знакомств с девчатами. Все отшучивался: «Без воды и хлеба прожить нельзя, а без любви — можно».
Наступила осень. Осень прошлого года. Зачастили непогоды. Случилось так, что из трех морских буксиров в строю остался только наш, а план грузоперевозок никто не корректировал. Вот и пришлось нашему экипажу работать за троих, делать рейс за рейсом.