Океан
Шрифт:
Замбрано посмотрел на картину, все еще стоявшую на мольберте. Он почти ничего не успел нарисовать, и на полотне просматривались лишь легкие, едва различимые контуры тела Айзы. И тут вдруг он почувствовал неистовую радость — все кончено, теперь не нужно будет мучиться, пытаясь сделать невозможное, теперь ему не о чем думать, не из-за кого страдать… Улыбаясь, он развернулся и пошел на кухню, чтобы приготовить себе кофе. Там он подумал о маме Ша: пожалуй, та действительно была права, говоря о том, что суть Айзы невозможно передать с помощью красок.
Поставив воду кипятиться, он закрыл глаза и попытался представить, что она по-прежнему находится в доме, сидит здесь, на краю длинного, грубо сколоченного деревянного
— Да что за дерьмо происходит! — воскликнул он. — Я должен выбросить ее из головы или сойду с ума!
Он протянул руку, взял с полки бутылку рому, налил себе в высокий стакан и стал медленно, смакуя каждый глоток, пить, пока кофе не заварился. Затем, со стаканом и бутылкой в одной руке и с чашкой кофе — в другой, он снова вышел на веранду и, уютно там устроившись, принялся разглядывать горизонт, за которым только что исчезла «Грасиела». Очень скоро он был пьян.
Спустя полчаса появилась мама Ша и уселась в большом кресле с плетеной спинкой. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно их объединяло сейчас общее горе.
— Почему? — наклоняясь вперед, спросила она наконец. — Почему?
— Кое-кто хочет причинить ей зло. Один человек. Они пересекли океан, чтобы скрыться от него. Но похоже, он их все-таки нашел. И теперь они думают, что всю оставшуюся жизнь проведут в бегах.
— Элегба их защитит! — громко произнесла мама Ша. — Никто не сможет противиться воле Элегбы.
— Интересно, почему ваша богиня до сих пор им не помогла? — усмехнулся Марко Замбрано, в крови которого бурлил алкоголь. — Если таким образом она хотела преподать своей избраннице пару жизненных уроков, то я буду молиться, чтобы она никогда не обратила на меня внимание.
— Ты никогда не сможешь узнать, что это такое — быть избранным богами. Никогда!
Марко Замбрано скорчил смешную гримасу.
— Хочу за это выпить! — воскликнул он. — Хочу выпить за то, что я по-прежнему несчастный эмигрант, которому позволено наслаждаться теми немногими радостями, что еще остались на земле: ромом, женщинами да красками. — Он надолго приложился к стакану. — Я не верю в богов, — сказал наконец он и показал в ту сторону, где исчезла шаланда. — Хотя, когда она сидела передо мной, я готов был поверить в то, что ангелы существуют, ибо один из них сошел ко мне с небес. — Состроив горестную гримасу, он криво улыбнулся: — Хотите я вам признаюсь кое в чем, мама Ша? Я влюбился, влюбился как последний дурак в эту девчонку. И это всего за четыре дня. Да что я говорю, каких там четыре дня! Я влюбился в нее в первый же день. Я вошел вон в ту комнату, увидел ее, а она посмотрела на меня, и… паф! Я попался!
Мама Ша принялась охлопывать себя по бокам и копаться в своих многочисленных карманах, пока не выудила на свет божий одну из своих вонючих недокуренных сигар. Прикурив, она мощно затянулась и выдохнула струю дыма, которой могли бы позавидовать фабричные трубы.
— Боги ревнивы, — ответила она, откинувшись на спинку кресла. — Им не нравится делиться теми, кого они любят. Часто они подвергают своих избранников испытаниям, чтобы убедиться, что сделали правильный выбор. И да, эта девчонка не разочаровала Элегбу! С тех пор, как она взошла на борт твоей проклятой шаланды, у меня сердце болит! Но я счастлива оттого, что увидела ее, говорила с ней, а она прикоснулась ко мне. Это значит, что моя жизнь прошла не напрасно. — Она закрыла глаза, будто перебирая в памяти воспоминания, и, не прекращая курить, продолжила: — Иногда, в моменты сомнений, меня охватывает страх: а вдруг всю свою жизнь я лишь теряла время и ничего из того, во что я так верила, не существует? Неужели все мои видения — всего лишь бред выжившей из ума негритянки? И это ужасно, ибо
— А я спрашиваю себя: кто из нас двоих на самом деле пьян? — заключил Марко Замбрано. — Или кто из нас более безумен. Я, со своей страстью к рому и любовью к бросившей меня девчонке, или вы, когда, накурившись своих отвратительных сигар, рассказываете о богах и их избранниках.
Мама Ша ответила не сразу. Она была занята, вытаскивая из кармана вязальные спицы и моток пряжи.
— Я ни в чем тебя не пытаюсь убедить, — наконец сказала она. — Однако, каким бы бесчувственным ты ни был, даже ты не сможешь отрицать, что твой дом изменился, ибо дух этого создания по-прежнему с нами. Здесь все пропиталось ею, и как бы далеко ни ушла шаланда, она тоже здесь. — Мама Ша в упор посмотрела на Замбрано, и взгляд ее был почти умоляющим. — Ты ведь разрешишь мне приходить чаще? Мне так хочется быть рядом с ней.
— А потом я проснусь однажды утром и увижу толпу ваших приятелей, которые бродят по моему дому. Мне не по душе вуду и все, что с ним связано. — Марко Замбрано плеснул в стакан еще немного рому. — Раньше вы и ваши штучки меня забавляли, но сейчас мне страшно.
— Никто ни о чем не узнает, можешь быть уверенным. — Мама Ша улыбнулась, показав ряд белейших зубов. — Эта тайна принадлежит только нам. И знаешь… Не бойся вуду. Люди несправедливо считают нас чудовищами. Вина здесь лежит на гаитянцах и бразильцах, которые превратили древние ритуалы в карнавальные пляски. Если же ты возьмешь за труд получше узнать вуду, то вскоре осознаешь всю его красоту и величие.
— Предпочту остаться в неведении, как и прежде.
— Ты боишься знаний?
Марко Замбрано встал, перевернул бутылку и потряс ее, желая убедиться, что допил ром. Когда из бутылки не упало ни капли, он поставил ее на стол, заваленный тюбиками с краской, кистями и флаконами с маслом и растворителями, а затем подошел к перилам, облокотился на них и долго и пристально всматривался в море, на просторах которого затерялась шаланда.
— Я еду в порт, — произнес он, не оборачиваясь. — Думаю, если останусь, то в конце концов брошусь в море.
— Пьянством ты ничего не добьешься, сынок. — Мама Ша печально покачала головой. — Ты не должен пытаться забыть ее. Сражайся за память о ней, и однажды ты встретишь девушку, похожую на нее. Это принесет тебе добро.
— Вы смотрите на все совсем с другой точки зрения и не можете понять то, что я чувствую.
— На самом деле я все очень хорошо понимаю, сынок. И знаю, что все случилось так, как и должно было быть. Все это к лучшему… — Она переложила клубок из одной руки в другую и снова покачала головой: — Рядом с ней ты бы никогда не стал счастливым. Ты жил бы в постоянном страхе, зная, что она родилась не для тебя. Как только тебе снова станет грустно, тут же представь, во что бы превратилась твоя жизнь, если бы она была рядом с тобой.
— А я никогда и не думал, что она может принадлежать мне, мама Ша! По крайней мере, не так, как думаете вы. Вы же мне верите?
— Да, сынок. Я тебе верю. Но со временем ты бы стал другим. Если ты кого-то полюбишь, то рано или поздно захочешь, чтобы этот человек принадлежал тебе без остатка. Она же принадлежит всем. Всем и никому… — Мама Ша тяжело вздохнула. — Такова ее судьба. Она слишком хороша, слишком идеальна для простых людей…
Марко Замбрано продолжал разглядывать горизонт. Потом он наконец-то повернулся и направился к маленькой лестнице, которая спускалась прямо к извилистой дорожке, ведущей к пляжу.