Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы
Шрифт:
– Нет, нет!.. Просто мне так легче…
И когда он замолчал, она посмотрела прямо в лицо ему усталыми, но по-прежнему ясными глазами.
– Яша, – сказала она тихо и спокойно, – сейчас что, вечер или утро?..
Он машинально посмотрел в окно: солнце светило ярко, и в этот момент ему показалось, что он не знает – что сейчас, утро или вечер; не знает – где он, и страшное ощущение одиночества потрясло все его существо.
– Вечер, – вздохнула Варенька, не дождавшись ответа; что-то похожее на улыбку отразилось на ее лице, и она, внятно отделяя слова, сказала: – Вечер
– Что? – спросил он, нахмурившись.
Варенька не ответила и, преодолевая боль, вдруг начала вставать с топчана. Мордвинов уложил ее обратно, прикрикнув:
– Нельзя!
– Теперь уже все равно, – спокойно отозвалась она, – ничего не спасет… я уж это знаю… Умру, Яша… Ты почему молчишь?
– Я слушаю.
– Так вот, – помолчав, продолжала она, – я это чувствую и потому прошу тебя передать… передай Пеклеванному, что, умирая, я… я вспоминаю…
– Ничего не передам, – сказал Мордвинов и встал. – Думайте о нем сколько хотите, а я ничего не передам.
– Яша, родной, умоляю тебя! – почти выкрикнула Варенька, пытаясь поймать его руку. – Выполни мою последнюю просьбу!..
– Нет! – громко сказал Мордвинов. – Не смей!.. Будешь жить – сама передашь… А жить ты будешь!.. Ты будешь жить! – повторил он несколько раз, как заклинание, и выбежал из дому.
…В эту ночь океан выбросил на скалы тяжелый ствол сибирской лиственницы.
В кают-компании крейсера «Святой Себастьян» шел вечерний спор о том, какие моряки самые лучшие в мире. Мнения по этому вопросу резко разделились. Одни утверждали, что самые смелые моряки – турки, другие – норвежцы, третьи говорили, что прекрасные моряки рождаются на Полинезийском архипелаге. А некоторые, иронически посмеиваясь, доказывали, что сейчас невозможно найти хороших моряков, ибо появление быстроходных кораблей и наличие на флоте непрофессионалов ведет к так называемому «обезлюдению» морей.
Спор затянулся до полуночи, когда с мостика поступил доклад о том, что на горизонте замечен плот с людьми. Все офицеры выбежали наверх с биноклями в руках.
На широком деревянном плоту, захлестываемом волнами, лежали два человека, а над ними возвышался резиновый плотик, поставленный вместо паруса. Но каково же было удивление англичан, когда они распознали в одном из людей женщину. Эта весть мигом облетела всю команду крейсера, насчитывавшую более полутысячи человек, и на палубу не поднялись только те, кто нес вахту в нижних отсеках. Многие, чтобы лучше разглядеть, взбирались на мостики и башни, густыми гроздьями повисали на снастях.
Боцман крейсера уже отводил от борта корабля стальную балку выстрела, на котором болтались, раскачиваемые ветром, веревочные штормтрапы и шкентеля с мусингами. Здоровенный негр-стюард во всем белом разбежался по балке до ее конца, лег животом, обхватив выстрел ногами, махал руками – хотел помочь.
И вот матрос на плоту встал и, взяв женщину на руки, ловко вцепился в штормтрап. Теперь все увидели, что это русский. Он не мог подняться наверх вместе с ношей, и негр, работая руками, сильными рывками подтянул его
Мордвинову совали в руки шоколад, сигареты сыпались к его ногам сплошным дождем, кто-то уже подносил ему флягу с пахучим ромом. А он, не выпуская из рук Вареньки и боясь потерять в толпе матросов сутулую спину старшего офицера, шагал в корабельный лазарет.
Мордвинов сидел в кубрике за столом, на котором лежали распечатанные колоды карт и высились тяжелые сифоны с лимонной водой, когда его пригласил к себе командир крейсера. Матрос поднялся в офицерскую палубу. Над дверями салона светился сигнальный плафон с надписью: «Можно войти», – матроса, видно, уже ждали.
– Здравствуйте! – сказал он высокому смуглому командиру, стоявшему посреди каюты в легкой пижаме.
Уибрин предложил ему сесть за стол; две чашки крепкого формозского чая уже дымились на серебряном подносе. В иллюминаторах мелькали сизые гребни, порою волны совсем закрывали толстые стекла, и тогда в помещении становилось темно от зеленого полумрака морской пучины. Неяркий свет фосфора, мерцавший на приборах, освещал каюту матовым сиянием.
Уибрин показал матросу священную реликвию своей семьи – подзорную трубу прапрадеда, который плавал в Средиземном море вместе с адмиралом Ушаковым во время Ионической кампании 1798–1800 годов.
Когда же Мордвинов рассказал ему о своих приключениях, командир открыл сейф и достал оттуда толстую книгу в кожаном переплете.
– Это «Журнал торжественных посещений», – объяснил он. – Посещая мой корабль, здесь оставили свои подписи многие министры, политические деятели, короли и известные миру писатели. Но я бы хотел иметь в этом журнале подпись простого русского парня, который делает в этой войне великое, ни с чем не сравнимое дело…
Матрос обмакнул перо в штормовую чернильницу и, подумав, написал в журнале:
«Если в последний день войны, в последнем бою меня сразит самая последняя пуля, – я согласен! – только бы знать, что эта война тоже самая последняя война в мире».
– Благодарю вас, – сказал Уибрин, пряча журнал в сейф.
Потом командир сел за столик и сказал, что крейсер направляется в Скапа-Флоу; он предложил Мордвинову идти вместе с ним в Англию, чтобы вернуться оттуда в Россию с первым же караваном.
Матрос поблагодарил, но отказался.
– Я хочу как можно скорее вернуться в строй! – сказал он.
Тогда, оценив по достоинству его желание, Уибрин поднялся на мостик к офицерам. Был дан полный ход и изменен курс. «Король, ей-ей, не обеднеет, если мы истратим лишнюю тонну нефти», – решил командир и спустился в котельный отсек; стоя на площадке трапа, он обратился к кочегарам с просьбой «потрудиться как следует».
И матросы, вращая клапаны огнедышащих форсунок, весело кричали в ответ:
– Мы постараемся, сэр!
– Мы выжмем из котлов, сэр, все, что можно выжать из пятидесяти тысяч лошадиных сил, сэр!..