Океаны Айдена

Ахманов Михаил Сергеевич

– Ты ведь, Борисыч, знаешь: чем сложнее общество, тем больше альтернатив для индивидуума. А мы находимся сейчас в мире примитивном и жестоком, где закон один: убей или умри!

Шахов уныло кивнул. Кажется, он начал понимать всю удручающую безвыходность положения.

– Доверься моему чутью, – продолжал Одинцов. – Все пройдет без сучка без задоринки… Через сорок минут будешь пить чай с лимоном в своем кабинете.

– Черт с ним, с чаем, – махнул рукой его шеф. – Ладно, попробуем… Что делать-то, Георгий? Как ты себе представляешь детали?

Одинцов задумчиво оглядел

его физиономию, покрытую охрой и зеленой краской.

– Прежде всего, вытри кровь… вот здесь… и здесь… – Шахов стал размазывать багровые потеки по лицу, отчего превратился совсем уж в жуткое чудище. Одинцов довольно кивнул: – Отлично! Теперь попробуй заглянуть в свою память… вернее, в память Канто. Язык тебе знаком? Этот шакалий вой, на котором общаются местные двуногие?

Генерал погрузился в глубокую задумчивость. Одинцов по личному опыту знал, что происходит в его голове. Стремительно восстанавливались нервные связи в мозгу, прокручивалась кинолента зрительных образов со звуковым и тактильным сопровождением, с ощущениями запаха и вкуса, вскрывались тайники памяти, рушились барьеры, ломались преграды. Разум Сергея Шахова, человека с планеты Земля, сливался с тем, что осталось от сознания Канто, вождя дикарей с острова Гартор.

Генерал поднял голову. В его глазах светилось изумление.

– Знаешь, Один, кажется, я могу говорить на их языке… – Он пробормотал несколько фраз, то взревывая, то взлаивая, то хрипя, точно астматик. – И я многое помню из того, что случилось с этим типом… Пожалуй, мысль выпустить тебе кишки, мне уже не так противна.

– Ну, на это не рассчитывай, – сказал Одинцов. – Я буду счастлив, если ты продержишься десять минут. Публика должна получить удовольствие, а я – славу и перья вождя.

– Десять минут я тебе гарантирую. – Шахов усмехнулся, и вдруг его улыбка перешла в свирепый оскал.

– Замечательно, Борисыч! У тебя талант!

Генерал стукнул в грудь кулаком и испустил рычание. Глаза Одинцова сверкнули; его план прямо на ходу обрастал деталями. Полоснув кинжалом по запястью, он сбросил кожаный колет и принялся размазывать кровь по щекам, груди и плечам. Через минуту он выглядел как жертва самых изощренных пыток. Затем, схватив Шахова за руку, он потащил его к дверям.

– Теперь, Борисыч, рявкни пару раз. Да погромче, генеральским басом, чтобы услышали метров за сто.

Некоторое время они развлекались от души: Шахов, напрягая глотку, ревел, как атакующий слон, Одинцов в промежутках испускал страшные стоны, в которых звучала неподдельная мука. Потом он подтолкнул начальника к дверям.

– Думаю, зрители уже собрались. Теперь твой сольный выход, Сергей Борисыч. Скажи им что-нибудь вдохновляющее.

Шахов набрал в грудь воздуха, расправил плечи и шагнул наружу. Вид у него был величественный и грозный, как и положено генералу, прибывшему с ревизией. Притаившись у двери, Одинцов расслышал мужские голоса и крики женщин, потом все покрыл басистый рык Канто Рваное Ухо. Говорил он горячо и долго, словно речь на партсобрании держал; наконец раздались выкрики и громоподобный гогот – толпа осталась довольна.

– Ну, что? – с любопытством спросил Одинцов, когда его

гость, стащив головной убор вождя и вытирая пот, перешагнул порог. – Чем ты их развеселил?

– Я сказал, что развлекся с мужиком и сейчас буду насиловать девицу. Велел не мешать. Еще пообещал спектакль – поединок с пленником за пост вождя. Они восприняли это как хорошую шутку! – Генерал поднял глаза к потолку и мечтательно протянул: – Ах, Один, Один… Как просто тут решаются проблемы! Ни отчетов, ни ценных указаний из Москвы, ни финансовых вопросов, ни Виролайнена с его идеями…

– Теперь ты понимаешь, отчего я не желаю возвращаться, – сказал Одинцов, поглядывая на распростертую под стеной Найлу. Странный сон! Даже их рев ее не разбудил! Но сейчас хорошо бы ей проснуться и испустить пару-другую воплей… C другой стороны, может и лучше, что девочка отключилась. Они с Шаховым говорили на русском, что могло вызвать ненужные расспросы. Найла была любопытной малышкой.

– Как ты думаешь, Борисыч, сколько должен длиться акт насилия? – спросил он.

Генерал пожал плечами:

– Нет у меня такого опыта, Георгий, но полагаю, что пяти минут достаточно. Эта скотина Канто не будет с бабой времени терять, он жаждет крови – твоей крови, полковник, – больше, чем любовных утех. И потом… потом надо поторапливаться. Я чаю хочу. С коньяком и лимоном!

Они подождали нужное время. Шахов-Канто иногда взревывал, Одинцов пытался имитировать женский стон. Получилось у него не очень натурально, что-то среднее между хохотом гиены и козлиным блеяньем, так что он своих попыток не возобновлял. Наконец, в соответствии со сценарием, генерал вынес арбалет и прочее снаряжение Одинцова и свалил у входа в хижину. Потом вытащил пленника за ремень на шее. Одинцов, окровавленный и ссутулившийся, выглядел самым жалким образом. Клинок бар Ригона торчал у него за отворотом сапога.

Толпа собралась большая – в этой деревне, вероятно, обитали две-три тысячи жителей. Впереди стояли воины в расцвете лет, полуголые, в кожаных килтах, с медными клинками на перевязях. Боевая раскраска была смыта, и выглядели они вполне благопристойно, если не считать свирепого выражения широкоскулых лиц. За воинами сгрудились женщины, тоже почти обнаженные, и среди них Одинцов заметил несколько стройных хорошеньких девушек. Конечно, островитяне являлись диким жестоким народом, но обладающим своеобразной красотой. Звероподобный лик Канто был скорее исключением, чем правилом.

Одинцов исподлобья оглядел улюлюкающую толпу. Спустя недолгое время он должен будет привести к покорности этих людей и властвовать над ними, так что сейчас важно не переиграть. Надо казаться человеком, ослабленным пытками, но не сломленным, не потерявшим силу духа. Он прикончил сорок дикарей из арбалета и еще две дюжины на палубе «Катрейи», а сейчас, на глазах всего воинственного племени, он совершит еще один подвиг – прирежет их могучего, непобедимого, полного сил вождя.

Шахов, согласно предписанной роли, сделал несколько шагов вперед, потряс зажатым в огромном кулаке клинком и что-то прокричал. Воины ответили одобрительными воплями. Вождь повернулся и плюнул в сторону Одинцова.