Оккупация
Шрифт:
– Вы – первая ласточка! Завтра прибудет пятёрка.
– Какая пятёрка?
– Ну, золотая! Разве вы не знаете?
– Нет, товарищ полковник, я не знаю пятёрки – ни золотой, ни серебряной.
Полковник выпучил на меня сливоподобные и, как мне показалось, чуть раскосые глаза. Он явно удивился, с минуту не мог ничего сказать, а я решил, что попал впросак, и не знал, как выбраться из неловкого положения.
Полковник посмотрел в бумажку, лежавшую перед ним на столе. Спросил:
– А вы… Дроздов?
– Да, я Дроздов. Специальный корреспондент
– А-а… Вы значитесь в списке седьмым. Но как же вы не знаете пятёрки?
Я пожал плечами:
– Недавно работаю в газете. Многого ещё не знаю.
Полковник закивал головой, стал объяснять:
– Пять лётчиков, пятёрка… – их собрал генерал Сталин для демонстрации группового пилотажа на сверхзвуковых самолётах. А золотые они потому, что имеют значки лётчиков первого класса. Эти значки золотые, вот и пятёрка – золотая.
Я посмотрел на значок, – распростёртые крылья самолёта, – сиявший на груди моего собеседника. В центре значка тоже значилась цифра 1.
– А у вас… тоже золотой значок?
Комдив смущённо признался:
– Да, я лётчик первого класса.
Полковник при этом заметно покраснел; он был молод и скромен. На груди его было четыре боевых ордена и золотая звезда Героя Советского Союза. Внешностью он походил на Печорина: тёмные с синевой глаза, прямой аккуратный нос, чёрные усики. На вид ему было лет тридцать пять.
– Пойдёмте, покажу столовую: вы можете приходить в любое время дня и ночи – вас накормят. У нас тут ночные полёты, и столовая работает круглосуточно. Потом отвезу вас в гостиницу. Вам всем приготовлены номера.
Лётная столовая находилась в полуподвальном помещении при штабе дивизии, а гостиница в центре города, куда мы тотчас же и приехали. Мне дали ключ от номера, полковник прошёл со мной, спросил:
– Нравится ли?.. Ну, вот и отлично! Завтра привезу сюда пятёрку, им тоже приготовлены номера, а потом прилетит и генерал Сталин.
Я рассказал полковнику о своём задании, и он сразу назвал имя лётчика, который стал политработником эскадрильи: капитан Радкевич. И в нескольких словах обрисовал портрет этого человека: фронтовик, сбил восемнадцать вражеских самолётов, Герой Советского Союза – любимец полка. И заключил:
– Вы с ним познакомитесь и увидите сами.
На том мы и расстались.
В тот день я ужинал в гостиничном ресторане, не торопясь ел, пил клюквенный лимонад, смотрел, как танцуют латыши. Неожиданно ко мне подошла совсем юная девушка и с заметным акцентом проговорила:
– У нас так принято: на первый вальс дамы приглашают кавалеров. Я вас приглашаю.
Я поблагодарил её за то, что она выбрала меня, и подал ей руку. Потом я не танцевал, и её никто не приглашал, а под конец снова заиграли вальс и я к ней подошёл. Она с благодарной улыбкой поднялась мне навстречу, а во время танца сказала:
– На дворе такая тёмная ночь, а я боюсь одна идти домой. Проводите меня, пожалуйста!
– Конечно, конечно, – согласился я. – Я вашего города совершенно не знаю, но, надеюсь, не заблужусь.
И действительно,
– Как я надеюсь, мы дома и позвольте пожелать вам спокойной ночи.
– Нет! – схватила она меня за рукав, – мы пойдём в дом и будем пить чай.
– Нет, нет, теперь поздно, а к тому же я и не хочу ни есть, ни пить.
– Нет, пойдём!
И как раз в этот момент из темноты выступил мужчина и тоже сказал:
– Мы будем рады гостю, проходите.
Делать было нечего, и я прошёл в дом.
В доме меня посадили за стол у окна, и как у нас, у русских, под иконами. Только иконы у них были другие, и не было деревянных окладов, золотых и серебряных узоров, а со стен из полумрака на нас смотрели насторожённые глаза каких-то стариков в тёмной глухой одежде. У стола хлопотала пожилая женщина, ей помогала моя барышня, а на лавке, выплывшие откуда-то из тёмных углов, расселись четыре молодых мужика; очевидно, как я решил, братья моей девицы. Но я заметил, что ведут они себя странно, почти на меня не смотрят и говорит со мной один, мужик лет сорока с реденькой рыжей бородкой:
– На дворе пошёл сильный дождь, мы вас не отпустим, будете ночевать у нас.
На столе появилась бутылка водки, и этот старший налил мне целый стакан, но я его отодвинул:
– Я нахожусь на службе и спиртного не пью.
Меня стали уговаривать, но я решительно отказался. Говорил:
– Я был на фронте, пить было некогда, и я этому занятию не научился.
Потом мне показали постель, и я стал раздеваться. Повесил плащ и фуражку у двери – так, чтобы видеть их из своего угла. Ложится не торопился. Внимательно наблюдая за мужиками, всё больше укреплялся в подозрении, что они что-то замышляют, и решил усыпить их бдительность. И как только я беспечно проговорил, что остаюсь у них и стал раздеваться, они, один за другим, ушли в соседнюю комнату. Прильнул ухом к дощатой перегородке, уловил приглушённую речь, где слышались слова: «пистолет и документы…» Тут же, не медля, схватил плащ и фуражку, скользнул за дверь.
Не стал открывать калитку, а перемахнул через забор и бегом устремился вверх по улице.
Минут через пятнадцать я был в гостинице.
И то ли психологический стресс тому причиной, то ли дорожная усталость, но спал я на этот раз до двенадцати часов и вряд ли бы ещё проснулся, если бы в номер не застучали. Открыл дверь и увидел перед собой, – вот уж кого не ожидал! – товарища по Грозненской авиационной школе Лёху Воронцова. Он был в плаще и в погонах полковника. И первое, о чём я подумал: «Воронцов?.. Полковник?..» Но сказал другое: