Окликни меня среди теней
Шрифт:
Кому? Конечно, Сирину.
«Как ты, Миша? Еще летишь? Или долетел? Как принял тамошний аэродром?».
Русов скрипнул зубами и встал. Спичек не было, так что пришлось пойти в туалет. Там разорвал записку на мелкие клочки и бросил в унитаз. Пусть цзин побарахтаются в канализации, если хотят. И тут же представилось - белесая лягушечья голова выглядывает из унитаза, а во рту сросшаяся как ни в чем не бывало записка. Русов плюнул в сердцах и спустил воду еще раз.
Да, Грегори прав: кое-что им было нужно от Русова. Только он и сам не знал, что носит это
Обед прошел в молчании. Потом стали смотреть телевизор. По странному совпадению шла драма о Третьей мировой. Чудовищно ухали взрывы, самолеты с воем проносились над головой - звук был отменный, куда лучше, чем у их телевизора в Кандале. Уцелевший летчик возвращался после войны домой, в залитый солнцем городок, еще не зная, что самое страшное ему предстоит здесь…
Но Русов чаще смотрел не на экран, а на сидящую впереди Джанет. Завитки ее волос то разгорались в адском сиянии ядерных взрывов, то меркли, когда на гостиную накатывались волны ревущей тьмы.
– Как грустно, - сказала она, словно почувствовав взгляд Русова, и звук сразу сделался тише.
– И зачем только люди воюют?
– В конечном счете, войны не имеют рационального объяснения, - сухо ответил Грегори.
– Как правило, можно мирно договориться. Быть может, жажда разрушения постепенно накапливается в душах людей и иногда вырывается наружу. Только вот средства уничтожения стали слишком эффективны, но этого не понимает темная сторона наших душ.
– Ваших мужских душ, - с вызовом сказала Джанет.
– Женщины не развязывают войн!
– Гм… - начал было Грегори, но не стал продолжать, и мерные удары колокола, все усиливаясь, поплыли по гостиной.
Поднявшись наверх, Русов стал проверять задвижки на окнах, но потом улыбнулся и сел на кровать. Едва ли задвижки остановят цзин. Или хотя бы задержат. Может быть, в самом деле съехать?..
Но уезжать не хотелось, и он со смущением понял, что хочет быть ближе к Джанет. Снова увидел ее - распростертой на сверхъестественно четкой траве, с ореолом чудесного света вокруг лица.
«А ведь ей тяжело, - пришло в голову.
– Только вчера похоронила мать».
Не раздумывая, он встал и, пригладив перед зеркалом волосы, вышел в коридор. Комната Джанет была через дверь, он постучал.
– Входи, - послышался голос Джанет.
На Русова глянула с удивлением: видимо, его визит был неожиданным. Она сидела у окна в кресле-качалке, но перестала покачиваться, разглядывая Русова. На ней был домашний халат.
– Извини, - неловко проговорил Русов.
– Мне очень жаль, что так получилось с твоей мамой. Я боюсь, это и в самом деле из-за меня.
– Сядь, - сказала Джанет.
Русов опустился на стул возле столика с букетом искусственных цветов и оглядел комнату.
Она была меньше, чем у него. Из двух окон - здесь они были в разных стенах, - открывался обширный вид. Казалось, комната находится в носу корабля, плывущего среди багровой листвы. Между окон стоял туалетный столик с зеркалом. Узкая кровать и такой же, как в комнате Русова, зеркальный шкаф располагались
– Мама сказала мне, что очень больна, - заговорила Джанет невыразительно.
– Одна из неизлечимых форм рака, которых много появилось после войны. Ей оставалось жить от силы год. Так что это избавило ее от мучений.
Потрясенный Русов молчал.
– А твоя мама?
– спокойно продолжала Джанет.
– Как я поняла, она тоже рано умерла. От чего?
Русов плотно сжал губы, потом расслабился и вздохнул.
– Она долго болела после родов, - неловко выговорил он.
– Потом как будто оправилась, но тут отца перевели на север. Я помню, как мы ехали туда по железной дороге. На новом месте мама опять стала чахнуть. Там сырой климат и долгие зимы без солнца. Я много времени проводил в лесу, отец часто брал меня на рыбалку, а она угасала в дальнем углу дома. Все ее сторонились, потому что у нее открылся туберкулез. Хорошо, что отец мог доставать лекарства, иначе она бы скоро умерла. Только я и бывал у нее. Она учила меня языку, говорила со мной только по-английски. Как будто знала, что это мне пригодится. Но редко обнимала и целовала, боясь заразить. А потом опять гнала в лес, чтобы я дышал чистым воздухом. Она умерла, когда мне исполнилось пятнадцать лет…
Русов проглотил комок в горле и замолчал. Он снова увидел тот день. Грязный снег, сопки в тумане, долгая езда в кузове грузовика рядом с поставленным на еловые ветки гробом. Он не запомнил ни звука в тот день, все словно онемело кругом. И лица матери, когда лежала в гробу, тоже не помнил. Она осталась в памяти, какой увидел за черной рекой, - пламенеющие волосы и улыбка на молодом лице…
– После ее смерти твой отец сразу женился?
Русов вернулся к действительности:
– Да, на Марьяне. Потом к ней наехала куча родственников. Отец не возражал, ведь он был градоначальником, по-вашему мэром, так что мог всех обеспечить.
Тут Русов почувствовал горечь и удивился, ведь столько лет прошло.
– А как ее звали?
– спросила Джанет.
– Кого?
– Русов сначала не понял, но потом сообразил.
– Маму? Ее звали Кэти.
И вдруг удивился так, что сердце сделало перебой:
– А знаешь, Джанет! Ведь у тебя волосы такого же цвета, как у нее. И твоя мама на фотографии - той, что в моей комнате, - тоже похожа на нее.
Джанет подняла белеющую руку к волосам, голос прозвучал отдаленно:
– Наверное, ирландская кровь. В Америке много потомков выходцев из Ирландии.
В комнате стемнело, багровый свет на листве дубов угас. Только вдали догорало несколько окон, словно отблеск мирового пожара. Фигура Джанет превратилась в силуэт на фоне окна, слегка выдавалась грудь.
Русов встал:
– Спокойной ночи, Джанет.
– Спокойной ночи, Юджин, - тихо отозвалась она.
В субботу Русов отправился повидать Боба Хопкинса.
– Слышал об этой истории от Грега.
– Хотя на столе был компьютер, шериф сидел с карандашом над бумагами.
– Давай-ка прогуляемся. Дело у меня неподалеку.