Окна из будущего

Губарев Владимир Степанович

— И что показала операция?

— При известном напряжении сил мы способны на такую работу. И девочки-медсестры великолепно справились, хотя они и плохо обучены, и плохо оплачиваемы, и условия работы дикие… Но, тем не менее, все они были просто заражены успехом трансплантации, более того — именно так и хотят работать в будущем.

— Как выбирали пациента?

— Трудно было решиться. Для нас первая трансплантация, ребенок был в ремиссии, то есть в этот момент он хорошо себя чувствовал. Первый, очень тяжелый этап лечения уже остался позади, родители немного успокоились. В общем, ребенок ходит, играет, ходит в школу, а мы предлагаем взять его в госпиталь…

— Кто

он?

— Олег Кондаков. Ему сейчас восемь лет. Мама у него медсестра. И хотя в семье есть другой ребенок, но в качестве донора он не подходит. У Олега нет донора, и поэтому мы осуществляли пересадку собственного костного мозга. То есть сначала взяли его у Олега, затем провели мощную химиотерапию, по сути дела смертельную, если затем не проводить вливание костного мозга… Очень тяжелая ситуация, к тому же мы не должны забывать, что даже в очень хороших зарубежных центрах летальность доходит до десяти процентов. Она связана с самой процедурой… Но медицинские показания у Олега ясно говорили — ему нужна трансплантация. Все мы постарались объяснить маме, не скрывали, что делаем в первый раз, что существует риск и насколько он велик. Мы несколько раз разговаривали с мамой и папой, ничего от них не скрывали. Беседовали и с самим Олегом. Психологи, кстати, очень внимательно наблюдали за ним (по-моему, и за нами тоже!). Вся подготовка, включая ремонт комнаты в клинике, заняла около месяца.

— А сама операция сколько продолжается?

— Месяц. Месяц больной находится в боксе. Смысл в том, чтобы в специальных стерильных условиях осуществить весь цикл лечения. Это специальная служба. Первая неделя — химиотерапия, очень мощная. Потом трансплантация. И выхаживание после того, как костный мозг влит и начинает работать в организме.

— Теперь вы гарантируете полный успех лечения?

— С уверенностью могу сказать, что трансплантация кончилась благополучно. Нельзя утверждать, мол, Олег полностью выздоровел, но лечение закончилось, и сделано все возможное для него на современном уровне медицины.

— Вы сразу начали готовить следующую операцию?

— К сожалению, нет. Наши финансовые возможности ограничены… Кстати, один из результатов первой трансплантации — мы подсчитали, сколько она стоит в наших условиях. Дорого, но гораздо дешевле, чем на Западе.

— Как известно, следующую трансплантацию вы уже проводили в Токио?

— Его тоже звали Олегом… Кстати, у него была такая же форма лейкоза, как и у первого Олега, но в этом случае был донор. Его сестра десяти лет… И такая операция показана больному в ста процентах, это единственный шанс, причем гарантированный, если, конечно, операция проходит нормально. К сожалению, мы не смогли делать ее здесь… Идея провести операцию за границей родилась давно. Значительно позже появилась реальная возможность. Директор гематологической группы из Токио пригласил нас к себе. Мы познакомились в Ленинграде, он ученик доктора Роберта Гейла. Вместе с Гейлом доктор Мугишима побывал в нашем институте. Они внимательно все посмотрели, мы долго обсуждали разные проблемы. Роберт Гейл мыслит очень нестандартно, хорошо знаком с проблемой трансплантации в мире. Он сказал: "Хотите делать трансплантации — делайте!" Мы тут же начали говорить, что у нас нет того и другого, нам не хватает препаратов, оборудования… "И не нужно, — говорит Гейл, — делайте в пределах своих возможностей".

— В Москве проведена "дешевая" операция, а в Токио — "дорогая"?

— В общем — да. Доктор Мугишима три года работал в Лос-Анджелесе, потом вернулся в Токио, где работает в госпитале. У него есть гематологическая группа, но для трансплантации он располагает всего одной

койкой. Но за пять лет он сделал пятьдесят трансплантаций! Без единого летального исхода. Я рассказываю об этом, потому что важно понять: от доктора Мугишима требовалось огромное мужество, чтобы взять нашего больного. Он рисковал всем — прежде всего собственной репутацией.

Он полностью организовал все: достал деньги, нашел спонсора, убедил своих коллег, обеспечил наше пребывание там, а ведь в Токио поехали больной ребенок, его мать и сестра. Одна из торговых компаний Японии выделила огромные средства, чтобы провести трансплантацию русскому мальчику и чтобы в операции участвовал русский врач…

— Что нужно вашей клинике, чтобы перейти "на поток"?

— Пока у нас есть желание и врачебные кадры. Недостает обученных медсестер и практически нет материальных ресурсов. Если говорить об одноразовых тратах, то они очевидны: на здание, на оборудование специальных боксов, на лаборатории. Но следует иметь в виду, что затем пойдет трансплантация, значит расход лекарственных препаратов, лечение, реабилитация и так далее. Это очень большие деньги.

— Только их отсутствие тормозит развитие детской гематологии в России сегодня?

— Да…

…На этом прерываем запись беседы с Олегом Крыжановским, хотя разговор продолжался долго. К нему чуть позже присоединились и руководители НИИ детской гематологии профессора А. Румянцев и Е. Владимирская. Естественно, обсуждали проблемы института, трудности, которые испытывают гематологи. И слава Богу, что есть люди, которые помогают институту! Первыми, конечно, следует назвать Михаила и Раису Горбачевых.

Именно под патронажем "Горбачев-фонда" в России происходят события, о которых раньше медики и не могли мечтать! К примеру, под Москвой прошла первая Европейская школа по детской гематологии. В ее работе приняли участие выдающиеся медики. И естественно, мы не можем не побеседовать с ними…

Профессор Дж. Липтон,

руководитель отдел ения гематологии и онкологии отдела педиатрии Маунт Синай Медицинского центра в Нью-Йорке:

Из всей медицины для меня гематология самая важная ее часть. Думаю, не нужно объяснять значение крови для здоровья — это слишком очевидно. Мы стараемся работать на молекулярном уровне, результаты исследований используем для лечения детей.

Еще будучи молодым я заинтересовался белками. Затем от гемоглобина перешел к проблеме в целом. Это было 20 лет назад. В то время считалось, что наша область бесперспективна, более того — мало кто верил в успех. Даже если мы возьмем одну лейкемию, то первое ее лечение началось в 1948 году. Это были почти безнадежные попытки, так как ни один ребенок не был излечен тогда. А теперь — в 92-м — 75–80 процентов детей не только вылечиваются, но и вскоре забывают, что их считали когда-то безнадежными… Таков успех нашей отрасли за 20 лет. А я даже добавил бы — всего за 20 лет!

На мой взгляд, это связано с двумя направлениями.

Во-первых, удалось получить и систематизировать информацию от чисто эмпирического пути. Клинические исследования, опыт врачей, очень пристальное наблюдение за течением болезни — все это помогло успешно с ней бороться. Здесь соединились усилия врачей многих стран мира.

И во-вторых, в нашей области удалось успешно применить достижения науки — опять-таки широкого международного сообщества.

Кстати, сейчас центр тяжести переместился именно на исследования. Если на первом этапе главным — вольно или невольно — были интуиция и чувство, то затем очень эффективно подключалась наука. Конечно, цена такого пути к успеху очень велика. И моральная, и финансовая. Да, заплачено и жизнью детей, и огромными средствами, однако побеждена безнадежность и, на мой взгляд, это оправдывает невероятные усилия медиков многих стран.