Окна из будущего

Губарев Владимир Степанович

— Так серьезно?

— Конечно. Сразу же началась большая "эпопея" — досконально были исследованы все стыки и трубопроводы… Дело в том, "просвечивали" стыки в то время, когда ставили задвижки, а это было в 71-м и 72-м годах. Но тогда техника была иная, а теперь средства контроля стали более мощными — появились новые источники, более чувствительная пленка. И мы начали все обследовать заново, и естественно, начали выявляться дефекты, которые раньше мы просто не могли обнаруживать… Так началась "эпопея задвижек" — они были обследованы на всех станциях.

— Это

делается в обязательном порядке?

— Конечно. И теперь не только в России или на Украине, но и во всем мире. Если на какой-то станции обнаруживается дефект, то об этом становится известно на всех атомных станциях планеты. По любому инциденту информация распространяется в обязательном порядке. Потом идут аналитические записки, пояснения. Это делается для того, чтобы директор любой АЭС мог принять необходимые меры безопасности.

— Это характерно только для мировой атомной энергетики?

— В таком объеме — да. Однако теперь и в авиации, и в других областях, где риск велик, обмен информацией налаживается… Но у нас такой порядок действует после Чернобыля неукоснительно.

— Вы обнаружили дефект — "шнуры" в металле, который и порождал микротрещины, как вы действуете? Что происходит на станции, в атомной энергетике в целом?

— Реакторы немедленно останавливаются…

— Неужели все?

— Такого типа — да. И в Воронеже, и в Козлодуе, и в Финляндии… И везде начали искать подобные дефекты.

— Нашли?

— Нет. "Шнуры" были только у нас.

— Кто-то допустил ошибку?

— Да, это был вполне конкретный человек. Чтобы быстрее заполнить ванночку, он туда клал кусок металла — жгут. Обнаружить сразу ничего нельзя было, нарушение технологии выявлялось гораздо позже, уже во время эксплуатации — монолитного металла не получалось, и на границе со жгутом и возникали трещины…

— Виновник был найден быстро?

— Конечно. Одна из версий — вредительство, диверсия, и КГБ отработал ее в полном объеме… Кстати, человек не представлял, какой ущерб он нанес государству.

— А чем объяснял случившееся?

— Повышением производительности труда. Кстати, это был Герой Социалистического труда… На любом оборудовании у нас всегда можно найти, какой сварщик и когда делал тот или иной шов.

— Ситуация обсуждалась на самом высоком уровне?

— Да. Было даже специальное заседание правительства, ведь остановились все блоки — ущерб для экономики огромный.

— И всего один человек?

— Теперь это невозможно, так как системы контроля стали более глубокими и разнообразными. Но тогда такое случилось.

— Его судили?

— Прокуратура Союза возбудила уголовное дело, но оно было прекращено, так как тот Герой Соцтруда покончил жизнь самоубийством, он повесился…

— Да… Такова ответственность в вашей отрасли?

— Персональная ответственность очень высока. И взаимный контроль тоже. Тот, кто идет на оперативную работу, проходит тщательный контроль. Он должен подтвердить свой интеллект,

знания, иметь устойчивую психику и одновременно уметь идти на разумный риск, — очень много факторов учитывается при допуске человека на пульт управления реактором. Чтобы попасть на блочный щит управления, нужно пройти по всем нижним ступеням, где человека тщательно проверяют. Это обычно три-пять лет…Человек "высвечивается" полностью. Кстати, есть люди, которые пытаются, но никогда не проходят сквозь это "сито". Кто "сдается" сам — ведь требуется больше работать над собой, больше знать и уметь, но большинство не выдерживает столь трудных испытаний…

— Это ведь элита атомной энергетики?

— Безусловно. И попасть в нее нелегко.

— А что на ваш взгляд наиболее сложное в этом тестировании?

— Мы пользуемся готовыми пакетами тестов. Их разрабатывают и психологи тоже.

— Вы их проходили?

— Дважды. Но не здесь, а в Обнинске. Там "проверяют" директоров АЭС.

— Без их заключения нельзя стать и оставаться директором?

— Конечно. Министр выдает нам лицензию на право управления предприятием только после результатов тестирования. Это двухнедельный процесс: и обучение, и сдача экзаменов, и тестирование.

— И часто это бывает?

— Раз в пять лет мы получаем лицензию… К такой проверке я отношусь спокойно, однако многие из оперативных работников неохотно идут на такие проверки, интересуются, куда идут полученные данные, кто может познакомиться с этими данными и так далее.

— Интересно: а кто именно?

— Только психологи и главный инженер о своем персонале. Ну а данные на директоров, вероятно, идут только высшему руководству министерства и концерна.

— Страшновато бывает?

— Нет, даже привычно. Первый раз я "тестировался", когда закончил МИФИ. Это был специальный факультет резерва руководства атомных станций — так он назывался. И учились там те, у кого было высшее образование и кто работал на АЭС. Раньше была анкета, в ней порядка тысячи вопросов, и на каждый нужно ответить. Сейчас попроще: сидишь за компьютером и отвечаешь "да" или "нет". Впрочем, сейчас не "тестирование", а "лицензирование"…

— В прошлый мой приезд на Кольскую атомную — а уже почти три года прошло! — у вас был другой директор. Он прошел такое испытание?

— Нет, его еще не было… Ну а директором он стал весьма своеобразно… Впрочем, в этом марафоне и мне довелось участвовать…

Юрий Васильевич Коломцев не стал подробно рассказывать о том времени, видно, не очень приятно ему вспоминать о тех "состязаниях", что были устроены на Кольской АЭС. А назывались они "выборы директора АЭС" — сам по себе случай уникальный в атомной энергетики.

Попробуем восстановить некоторые события того времени: просто они поучительны, да и в определенной степени отражают нашу наивность и неспособность быть по-хорошему консервативными. Мода на "выборы" докатилась и до АЭС, и все страсти вокруг этого "достижения перестройки" выплеснулись на страницы многотиражки "Энергия", которая издается на атомной станции.