Око силы. Четвертая трилогия

Валентинов Андрей

Поручик невольно вздрогнул. Он и вправду успел посочувствовать красивому парню в светлой форме. А ведь Микаэль Ахилло — не просто чекист. Он из той самой эпохи с «пигмеями» и «козявками». Как будет сказано двадцатью годами позже, время массового нарушения социалистической законности.

Перед глазами вновь встал портрет с обложки «Огонька». Великая Россия товарища Сталина. Кто жертва, кто палач?

— Пошли дальше колоть, — вздохнул «крот», — Теперь я добрым буду.

* * *

Капитан Микэль Ахилло сидел в той

же позе — голова откинута назад, руки на коленях, тонкие губы сжаты. На столе парила кипятком новая кружка с чаем, родная сестра разбитой. Физик-музыкант оказался весьма оперативен.

Услыхав шаги, капитан открыл глаза, скользнул равнодушным взглядом.

— Это, понимаешь, опять мы, — блеснул стеклышками «крот», — такие вот мы с товарищем Тулаком бесчеловечные. Слюшай, Ахилло, а на что ты рассчитывал? Думал, с цветами встретят? Мы бы встретили, даже оркестр позвали, если бы ты и вправду дорогим гостем был. Но если там твое начальство такое злое, почему ты надеялся, что здесь добрые живут? Очень добрые, понимаешь, и очень глюпые?

Ахилло медленно встал, оправил гимнастерку.

— Не хотел под пытками умирать. Пятьдесят шансов на то, что сгорю при переходе, пятьдесят — попаду на иную грань. Не на добрых я рассчитывал, и не на глупых. Думал, что в каком-то из миров есть еще справедливость. Странно звучит, понимаю Несерьезно как-то. Но вы не жили в мое время, вам это только предстоит.

Лаврик-Павлик скривился, словно горького хлебнул:

— Не пугай, пуганные мы. Ты вот что мне, капитан, скажи. Представь, что я злой, а начальство доброе. Позвонят сейчас — и тебя отпустить прикажут. Пойдешь куда?

Поручик прикинул, что в этом мире, вероятно, есть свой Микаэль Ахилло, мальчишка лет двенадцати. А может, и нет, не родился — или умер от «испанки» в 1919-м. Грани кристалла хоть и похожи, но все-таки разные.

— Чем заниматься будешь? В ОГПУ тебя не возьмут, в милицию тоже. В разбойники пойдешь, на большую дорогу? Мне, знаешь, очень интересно. Ты же не за границу бежать хотел, даже не на Марс.

Капитан еле заметно пожал плечами:

— На Марс не претендую. Для начала попросил бы машину с шофером. Покрутился бы по городу, а потом велел остановиться у проходного двора.

— Ай, молодец! — восхитился «крот». — Слюшай, какой умный, а? Может, тебя все же не убивать? Может, ты нам, Ахилло, поможешь? А мы тебе тоже поможем. Только учти, отпускать тебя никто не собирается.

— Отчего же? — негромко прозвучало за спиной. — Есть мнение, что нашего гостя следует отпустить. Мы выделим вам машину, товарищ Ахилло.

Ким Петрович Лунин неторопливо вынул изо рта погасшую трубку, шагнул к столу.

— Я — глава комиссии, созданной по решению Политбюро. Здравствуйте, товарищи! Кажется, мнения уже определились?

Поручик полюбовался выражением украшенной стекляшками физиономии и, не удержавшись, рассмеялся.

3

— Мне, право, неловко, Ольга, — виновато проговорил Соломатин, ежась от внезапно налетевшего ветра. — Вы — человек очень занятый, а я посмел самым беспардонным образом напроситься на встречу. Но присутствуют некие обстоятельства…

Кавалерист-девица взглянула хмуро.

— Еще барышней назовите! Вы, Родион Геннадьевич, прямо-таки интеллигент в галошах. Когда мне

в тюрьму передачи возили, небось, не спрашивали! Говорите уж прямо, чего у вас случилось?

Достань Воробышка, поправив знакомое английское кепи, поглядел странно.

— Дело не во мне. Точнее, не только во мне.

Последние два дня в Столице выдались теплыми, по-настоящему весенними, но в этот вечер холод вновь взял свое. Ледяной ветер загулял по улицам, небо исчезло за густым пологом туч, а вместо ожидавшегося дождя в воздухе беззвучно заплясали мокрые снежинки. Ольга догадалась надеть пальто, интеллигент Соломатин остался при костюме и галстуке, зато в кепи. К ботинкам ученого сиротливо прижимался старый, доверху набитый портфель.

Встретились, где обычно — на Солянке, у бывшего Дхарского центра. Ольга сразу же предложила поискать более уютное место для разговора, но ученый отказался, оговорившись, что дело минутное, хотя и важное.

— Сначала обо мне, — Достань Воробышка, быстро оглянулся, перейдя на громкий шепот. — Все архивы бывшего Дхарского центра опечатаны, у меня на квартире был обыск. Вот, удалось кое-что унести.

Он кивнул на портфель, усмехнулся невесело.

— Почему не арестовали, сам не пойму. Искали какие-то прокламации и чуть ли не списки подпольного правительства. Зная методу этих господ, то есть, в данном случае, товарищей, я был уверен, что найдут. Пока бог миловал.

— К Вальпургиевой ночи готовятся, — прохрипела кавалерист-девица, ничуть не удивившись. — Одно странно, чего они в вас вцепились? Не Милюков же вы, в самом деле?

В ответ Соломатин лишь молча развел руками.

Удивляться и в самом деле было нечего. По коридорам и курилкам Главной Крепости ходили слухи о массовых арестах в двух столицах и в нескольких крупных городах. Брали «бывших», причем не столько генералов и царских чиновников, сколько «интеллигентов в галошах». Румянцевскую библиотеку закрыли, обыски шли в бывшей Петровской академии, поговаривали, что отправлен на Лубянку кто-то из вице-президентов Академии Наук. Всезнающие курильщики пояснили эту странность тем, что генералов уже всех извели, а которые остались, защищены крепкой дланью Революционного Военного совета. Комбатр Полунин считал иначе. Один из его знакомых поведал под большим секретом, что причиной стало обнаружение секретного белогвардейского архива в Питере, в «Бэровском фонде» библиотеки Академии.

Циники же рассудили куда проще. Из профессоров и доцентов легче выбить показания, особенно если дело спешное. ОГПУ торопится дать отчет о принятых накануне Первомая «превентивных мерах».

— Чисто интеллигентская дилемма, — констатировал Достань Воробышка. — Ждать ареста — или удариться в бега.

— А чего тут думать? — поразилась Ольга, но Родион Геннадьевич предостерегающе поднял широкую ладонь:

— Не спешите! Ради подобных гамлетовских сомнений я не стал бы вас беспокоить… барышня. То, что арестовывают таких недобитых, как я — не новость. Но готовится нечто худшее. Я постоянно жаловался вам и Семену Петровичу на наших дхарских стариков. Они ретрограды, люди позавчерашнего дня… Но наш позавчерашний день — это суды по обвинению в язычестве, выселения, уничтожение святынь, именуемых в тогдашних документах «капищами», каторга для старейшин и жрецов. В ответ мы создали очень действенную систему оповещения…