Око Тимура
Шрифт:
– Да редко, – ответила одна, круглолицая, румяная, видно сразу – боевая девка, из тех, что парнями как хотят крутят. – Две подружки у боярышни нашей несчастной и было – Настена, Ростислава-боярина дочь, да монашка Ирина.
– И что за монашка?
– Не так и давно она появилась. В церкви с боярышней познакомилась – молились вместе. Нашего-то воеводы икон в ближней церкви нет, да и у боярышни все – в дальней, в той, что у княжьих хором, знаете?
– Знаем. Дальше-то что?
– А на чужие-то иконы молиться невместно, да и следят за тем ревностно, потом будут невесть что говорить… Вот монашка та, Ирина, и присоветовала как-то
– Так ты ж только что говорила – редко!
– Это Настена, Ростиславова дочь, редко, а Ирина-то почти кажный день. Правда, ненадолго. Заглянет – пошушукаются о чем-то с боярышней, посмеются, и убежит по делам. Ключницей она при обители.
– А при какой обители, не знаешь?
– Так при Ферапонтовой.
– Погоди. – Раничев поморщил лоб. – Там же мужская обитель!
– Нет, друже, права девица, – качнул головой Авраам. – Ферапонтова обитель, и верно, мужская, а вот рядом, верстах в пяти – женская. Заправляет там Василиса-игуменья, хорошая женщина, книжница, и нраву строгого.
– Книжница, говоришь? Так ты с ней знаком?
– Видались.
Раничев еще повыспрашивал сенных девок насчет сватов – те припомнили, что хвастала тем боярышня, как раз вот этой Ирине и хвастала. Вместе еще смеялись.
– А сами-то никому про сватов не рассказывали?
– Не, батюшка, мы ж с усадьбы-то почти что и не выходим.
– Значит, Ирина…
Выехав с усадьбы воеводы Панфила, наскоро перекусили на торгу постными пирогами – уже немного оставалось до Пасхи – да помчались к воротам. Следовало поспешать на встречу в Почудове. Накрапывал дождик, нудный, апрельский, съеживался, чернел снег под ударами капель, да и лед на реке уже потемнел и потрескивал – страшно было ехать. Ну а больше-то как по реке покуда никак – грязны дорожки, вместе с конем утопнешь, не вылезешь.
Так вот и ехали, осторожненько, не провалиться бы в полынью!
У грязной повертки ждал у реки одинокий всадник в стеганом тегилее. Раничев узнал одного из данных ему воинов, помахал рукой. Узнав путников, всадник тоже помахал и громко закричал что-то. Иван с дьяком повернули коней и, подъехав к воину, вслед за ним углубились в лес. На небольшой поляне, средь голых ветвей вербы, их уже поджидал Лукьян. Под копытами его коня разверзлась яма, в которой чуть прикрытые лапником лежали уже поглоданные волками тела. Раничев вздрогнул, узнав боярина Ростислава…
– Из засады стрелами. Всех, – тихо пояснил отрок. – Вели тела в город доставить.
– Доставляйте, – хмуро кивнул Раничев. Взглянул на стрелу, тяжелую, черную, с характерным вытянутым наконечником: – Ордынская…
– Да, степняки, – согласно кивнул Лукьян.
Отправив с трупами шестерых воинов, поехали дальше, внимательно проверяя каждый подозрительный куст.
Значит, ордынцы… Иван вздохнул – пожалуй, это было бы самым простым и самым худшим из вариантов. Однако степняки обычно не являлись таким малым числом, чтобы промышлять засадами на дорогах, действовали многолюдством, облавами – быстро пришли и так же быстро ушли, прихватив с собой добычу, обычно полон – детей и молодых женщин. С чего бы им нападать из засад? Хотя, оно конечно, случалось всякое. Однако как же тогда воевода Панфил впустил к себе ордынцев? Странно все это… Запутанно как-то,
К женскому монастырю подъехали на следующий день, утром. Ночевали в Обидове, у именитого вотчинника, сиречь – Ивана Петровича Раничева. Мужички его приезду обрадовались не особо – подумали, что за оброком явился, не дожидаясь приезда тиуна. Потом, правда, разобрались, повеселели, много чего поведали про монастырь, и больше про мужской, чем про женский, мужской все ж таки находился ближе. Раничев слушал вполуха – спать хотелось, хоть умри, еще бы, прошлой-то ночкой не выспался. Так и рухнул в объятия Морфея, словно бы провалился в глубокую яму, лишь к утру, как и просил, разбудил его Лукьян. Часть воинов оставили в деревне, побоялись испугать черниц многолюдством. Взяли с собой четверых, считая Лукьяна, да сам Иван, да Авраам-дьяк – всего шестеро получилось.
Настоятельница, матушка Василиса, завидев Авраама, приняла гостей с честью – самолично посетила выстроенную при монастыре гостевую избу. Полненькая, добродушная, с чуть прищуренными глазами, окаймленными сеткой морщин, игуменья производила впечатление простоватой деревенской бабки. Однако впечатление то, как быстро убедился Раничев, было обманчивым.
– Ирина-ключница? – переспросила матушка Василиса. – Да нет у нас такой, милостивец.
– То есть как это нет?
– А так и нет. – Настоятельница усмехнулась. – Ключницу нашу Дарьей кличут.
– Так что, совсем Ирин нет?
– Совсем, мил человече.
– А послушницы новые есть ли? – не отставал от игуменьи Раничев. – Может, в миру какую Ириною звали?
– И вот еще, матушка, – подал голос дьяк. – В город-то ты во прошлый месяц никого не посылала? Да и вообще, кто часто в город ходит?
– В мир? – Матушка Василиса вздохнула, пожаловалась: – Инда совсем бы без мира жить, да не выходит. Хозяйство-то у нас свое, так ведь то масло занадобится – петли смазать, то свечей прикупить, то еще что.
– А кто за всем этим ходит-то?
– Да Дарья и ходит. Есть у нас лошадка с возком – на ней и ездит.
– И давно у вас эта Дарья?
– Да почитай с год. Умна дева, повертлива – с ней уж никак не обманут обитель.
– А посейчас-то в обители Дарья?
– Да где же ей быть-то, милостивцы? Посейчас за вербою в лес отправлю… вот в воротах и увидите, только не разговаривайте – грех то. – Поднявшись, матушка многозначительно взглянула на дьяка.
– Ах да, – улыбнулся тот. – Прими-ко в дар, матушка! Самолично для тебя переписывал. Перебелил сколь смог.
Авраам протянул настоятельнице пергаментный свиток.
– «Житие митрополита Петра», – прищурившись, прочла матушка Василиса. – Вот угодил-то, Авраамий, вот угодил. Велю те медку с погребов дать, как есть велю…
– Нам бы лучше с черницей твоей разобраться… Говоришь, только она в город ездила?
– Она, она, больше никто. Да и не зря – свечечки самолучшие закупила да и деготь. Эвон, посейчас увидите…
Покинув гостевую избу, довольная подарком игуменья скрылась в воротной калитке обители – небольшой, сложенной из ладных сосновых бревен. Гостевая изба располагалась прямо перед воротами, у частокола, негоже подобное в самой женской обители строить. Иван с Авраамом вышли на крыльцо, встали, прислонившись к бревнам. Ласково светило апрельское солнышко, снег уже сошел у самых ворот, и вдоль стен, на черной прелой земле, ярились, выискивая пищу, грачи.