Око воды

Зелинская Ляна

Запах соли, гнилых водорослей, жареной рыбы и нечистот витал над этим местом, и Дитамар поморщился, спрыгивая на мокрый песок. Он не любил ходить по злачным местам, но сегодня выбора не было. Галеон «Гроза морей» пришвартовался прямо на закате и сейчас матросы под одобрительные вопли и свист катили по сходням бочки и волокли тюки. Ещё немного и они пустятся во все тяжкие. И этот краткий миг, когда их боцман уже ступил на твёрдую землю, но ещё не был пьян, Дитамар и должен был застать, если хотел с ним поговорить.

Вряд ли конечно, боцман поведает свои секреты

добровольно, но Дитамару удалось найти ключ ко всем портовым тайнам. В каждом порту, в каждом Нижнем городе, обязательно найдётся человек, который знает всё и всех. Знает тайную, невидимую обычному глазу, жизнь. И Дитамар знал, что слово этого человека может открыть любую дверь и развязать любой язык. Ему повезло, в Рокне он нашёл такого человека. Его звали Мурдас, и он продавал разное: «солнечную пыль», «поцелуй бездны»… И если хорошо заплатить, а Дитамар заплатил щедро, то ты получаешь вместе со щепоткой золотистого порошка ещё и ракушку, внутри которой на белом перламутре нарисован какой-то знак. Этой ракушки достаточно, чтобы люди начинали с тобой говорить. А дальше уже их разговорчивость зависела от размеров твоего кошелька.

Боцмана по имени Стефен Дитамар нашёл быстро. Грузный мужчина, бородатый, лысый, подпоясанный огромным кушаком, который видимо поддерживал его внушительных размеров живот, сидел в таверне «Костлявый окунь», прямо под навесом. Здесь же толпа матросов с «Грозы морей» уже расставляла кружки на двух длинных столах, и бордельные девицы, плавно покачивая бёдрами, лавировали меж гостей, как акулы, разглядывая кем поживиться. На костре жарился поросёнок, и кто-то из матросов уже был изрядно пьян… В Крысином городке царила особая атмосфера беззаботности и веселья. Рыболовные сети, что сушились на расставленных вдоль берега шестах, отгораживали его от деловой суеты пирса.

Стефен посмотрел на ракушку, затем на Дитамара и отодвинулся к краю лавки, подальше от толпы и масляного фонаря, чтобы скрыть своё лицо в тени. Такие дела требуют уединения.

— Чего тебе? — спросил он, отхлёбывая из кружки.

— Я хочу узнать, что перевозил один корабль, на котором ты служил боцманом, — Дитамар сел на лавку напротив.

— Я много где служил и возил всё от шелков до сушёного птичьего дерьма. Так что не темни, и не поскупись, если хочешь, чтобы я говорил с тобой дальше.

Дитамар положил монету на край стола, и боцман тут же поставил на неё кружку.

— Галеон «Кэтриона», — произнёс Дитамар глядя Стефену прямо в глаза. — Один твой друг сказал, что ты видел кое-что… в трюме. И то, что ты видел… после этого ты ушёл служить в другое место. Мне нужно знать, что это было?

Блики костра плясали на стене таверны и на круглых щеках боцмана, но даже в этом красноватом сумраке было видно, как изменилось лицо Стефена. Он оглянулся по сторонам, так словно боялся того, что их кто-то услышит, затем снова отхлебнул из кружки и Дитамар заметил, что монеты на столе уже не было.

— За каким гнусом оно тебе сдалось? — спросил боцман тихо.

Он наклонился вперёд, глядя в упор на Дитамара, достал из кармана кусок прессованного табачного листа

и бросил в рот.

— Я плачу — ты говоришь. Потом я исчезну. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. А меньше знаешь — крепче сон, — ответил Дитамар.

Боцман снова оглянулся, отодвинул кружку к краю стола и произнёс, пожёвывая табак:

— Если ты хочешь это узнать, тогда тебе стоит быть более щедрым.

Дитамар положил ещё одну монету, а затем ещё одну и Стефен быстро поставил поверх кружку.

— Ну так что это было? Что за предмет перевозил этот корабль? — спросил Дитамар ещё тише.

— Ни что, а кто это был, — ответил боцман совсем тихо.

— Кто? — усмехнулся Дитамар. — И что за чудовище могло напугать такого здоровяка как ты?

— Не чудовище… Это была девочка. Маленькая девочка, — ответил Стефен, не сводя с Дитамара глаз. — Лет восемь-десять. Такая тоненькая… Белые волосы, глаза, как сапфиры… Мы чинили переборку под этим трюмом. В сам-то трюм, никого не пускали… Охрана… ашуманские хитты. Страшные, как демоны, замотанные в чёрное и с огромными тесаками. Но они были снаружи у двери, а мы снизу, под палубой. Мои дурни выбили две доски, а взял да и полез в ту дыру посмотреть, что там. Любопытно же. Много болтали про то… Ну и увидел её, на свою голову, — боцман сплюнул табачную жижу на песок и снова оглянулся. — Они везли её в клетке, якорь мне в глотку! Как зверя… Железный ошейник, цепи на руках и ногах… Нам сказали — особо ценный груз…

Боцман снова сплюнул, теперь уже в сердцах и ополовинив кружку, стукнул ей по столу.

— Она умоляла, шёпотом просила ей помочь. Она была до смерти напугана. Сказала, что её везут, чтобы убить. Сказала, хотят принести в жертву. Везут в какой-то храм, я не совсем понял… Она так на меня смотрела, мне казалось, что мне кожу по хребту ножом сняли. Будто кошкой* по всем кишкам прошлись. А что я мог сделать? Куда мне против восьмерых хиттов? Да я против одного-то не выстою. Она рыдала беззвучно, ногтями пол царапала, а я не мог остаться… Я до сих пор вижу эти глаза. Будь они все прокляты, эти колдуны!

*прим. морской термин — маленький шлюпочный якорь.

Он выпил до дна и добавил:

— Я и ушёл с того корабля. И будь я проклят, если вернусь. Та клетка… она там не на один рейс сделана, я потом снизу посмотрел. Железные скобы прошли сквозь балки и приржавели так, что скажу тебе, этой клетке лет десять будет. Я тогда только понял, почему в этот трюм капитан нас никогда не пускал, чтобы эту клетку никто не видел.

— И что было потом? Куда вы её отвезли? — нетерпеливо спросил Дитамар.

— Я напился крепко. Спать не мог, всё чудилось мне, что она меня зовёт. В ту ночь мы встали на якорь в бухте Орлиный коготь. А на рассвете с берега вернулась пустая шлюпка, и хиттов уже не было. Мы снялись с якоря и ушли в Ксирру, а когда вернулись снова в Рокну, я бросил всё это. Забыл. И тебе совет дам… не лезь в это. Потому что… будет тебе то, что Крэду, вот такому же как ты, любопытному, — боцман оглянулся и, наклонившись вперёд, произнёс ещё тише: — Говорил я ему, не лезь, не выясняй…