Око за око

— А мы все еще здесь работаем?

— Вряд ли. — Блэр с такой силой тряхнул головой, что чуть не лишился каски. — В Лондоне вот уже две недели нет электричества — или больше? — не помню. Я слежу за тем, чтобы никто не стащил наше оборудование. Если бы мы тут занимались делом, охрана была бы понадежнее. — Он нахмурился. — Надеюсь, опытные солдаты еще где-нибудь остались.

Далеко на юге заговорила артиллерия. Ящеры, атаковавшие город с севера, были разгромлены, бежали или сдались на милость победителя, но на юге продолжалось сражение.

— Вы что-нибудь

слышали о моей семье? — спросил Мойше.

— К сожалению, ничего. — Блэр снова покачал головой. — По правде говоря, я и от своих родственников давно не получал известий, даже не знаю, живы ли они. Проклятая война! — Он закашлялся, задержал дыхание и сумел справиться с приступом. — Ого! Они меня доконают — такое впечатление, что я вдыхаю иприт.

Русецки собрался что-нибудь сказать, но в последний момент передумал. Тот, кто не видел вблизи, как действует отравляющий газ, не имеет никакого права о нем рассуждать. С другой стороны, тот, кто не видел, никогда не поверит, какой это ужас.

— Я знаю, что не имею права так говорить, — продолжал Блэр, чем несказанно удивил Русецкого. — Газ — мерзкая штука. То, что мы делаем, чтобы выжить, удивило бы самого Аттилу note 31 . Но если быть честным до конца, ему не пришлось иметь дело с инопланетными захватчиками.

— Да уж, — пробормотал Русецки. — Удачи вам. Попытаюсь отыскать свою семью.

— И вам удачи, Русецки, — пожелал Блэр. — И обзаведитесь каким-нибудь оружием. Война превратила нас в зверей, некоторые люди стали опаснее ящеров.

Note31

Аттила, вождь гуннов (ум. 453)

— Возможно, — ответил Мойше не слишком искренне.

Блэр был очень хорошим человеком, но ему не довелось побывать в плену у ящеров — или, если уж на то пошло, у немцев.

Русецки зашагал на юг по Риджент-стрит в сторону Со-хо. В небе пронесся самолет ящеров. Мойше, как и все, кто находился на улице, тут же бросился на землю и откатился к ближайшей яме. Когда самолет улетел, он поднялся на ноги и отправился дальше. Происшествие не произвело на него никакого впечатления

— он уже привык.

Сохо отличался от других районов Лондона только многообразием языков, на которых здесь говорили. «Барселона», любимое кафе Блэра на улице Бик, продолжало работать, хотя окно было забито деревянными досками. Судя по дыму, который окутывал заведение, печи здесь топили дровами.

Если в Лондоне больше нет электричества, значит, и подача газа прекратилась.

Миновав «Барселону», Мойше понял, что дом, где живет его семья, уже близко. Он зашагал быстрее не в силах сдержать нетерпение — он ужасно волновался за свою жену и сына и боялся, что может их не найти.

Он повернул на Лексингтон-стрит, затем вышел на Брод-вик, где находился его дом, и с облегчением выдохнул — дом стоял на месте. «Впрочем, это еще ничего не значит», — подумал он. Лондон сильно пострадал от налетов

авиации ящеров, и Сохо не исключение. Если Ривка и Рейвен оказались на улице, когда… Мойше заставил себя не думать о худшем.

На улице, усыпанной осколками кирпича и стекла и обломками бетона, кипела жизнь. Мальчишки с веселыми воплями играли в футбол. Ворота они сделали из досок, добытых, скорее всего, в каком-нибудь разрушенном доме. Они полностью отдавались своему занятию, ничего не замечая вокруг и ничем не отличаясь от сверстников из других стран. Но пройдет некоторое время, и они превратятся в спокойных, выдержанных, холодных англичан, казавшихся Мойше такими странными.

За футбольным матчем наблюдала толпа болельщиков: дети и несколько взрослых радостными воплями поддерживали свои команды. Мойше вдруг стало ужасно грустно — даже в самые тяжелые времена в захваченной немцами Варшаве работало несколько школ. Дети могли умереть, но невежество им не грозило. Англичане не обладали неистребимым желанием выжить в отличие от евреев в гетто.

Одна из команд забила гол, и тут же один из зрителей вытащил из кармана монетку и отдал ее соседу. Англичане просто обожают пари. Игроки принялись обнимать героя, поразившего ворота противника.

Мойше тоже выскочил на поле и подхватил на руки мальчишку, который был слишком мал, чтобы играть в команде. Тот удивленно взвизгнул, а в следующее мгновение радостно завопил по-английски — но Мойше было все равно.

— Папа! — Рейвен внимательно посмотрел на него, а потом спросил: — А что с твоей бородой, папа?

— Противогаз не надевался так, чтобы сидеть плотно, и мне пришлось ее сбрить, — ответил Русецки. Ходить без бороды все-таки лучше, чем глотнуть иприта. Он видел, как это бывает. С бьющимся от волнения сердцем он спросил:

— А где мама?

— Дома, — спокойно ответил мальчик, словно хотел сказать: «А где еще ей быть?» — Ты не мог бы поставить меня на землю? Ребята снова начали играть, я хочу посмотреть.

— Извини, — делая вид, что ему ужасно стыдно, сказал Мойше.

Для него возвращение домой имело огромное значение, но его сын отнесся к этому совершенно спокойно. Мимо его уха просвистел мяч. Рейвен снова потребовал, чтобы Мойше его отпустил. Он поставил сына на разбитый тротуар, а сам начал подниматься по лестнице в свою квартиру.

Из-за двери в противоположном конце коридора доносилась яростная ругань

— ссорились мистер и миссис Стефанопулос. Мойше не знал греческого и не понял ни слова из ругательств, которыми они осыпали друг друга, но все равно остро почувствовал, что вернулся домой. Стефанопулосы очень любили друг друга, настолько, что не жалели сил на отчаянные крики и ссоры. Англичане предпочитали молчание, от которого веяло могильным холодом.

Мойше нажал на ручку двери, и она легко поддалась. Ривка шла из гостиной в кухню. Ее серые глаза широко раскрылись от удивления — наверное, Стефанопулосы так шумели, что она не слышала его шагов в коридоре. Или не сразу узнала мужа в бритом солдате, одетом в военную форму британской армии.