Око за око
Шрифт:
Сильный порыв ветра качнул парусник. По палубе пробежали два раба, держа за ручки тяжелую амфору. По команде купца — хозяина судна, они раскачали ее и швырнули в пасть высокой волны, нависшей над кормой.
Пытавшийся таким образом умилостивить разъяренного Посейдона купец, благообразный седой старик — и не подумаешь никогда, что такой может быть связан с пиратами, не отводя глаз от моря, шептал молитвы.
«Не наживался бы на горе и несчастьях людей, то и не трясся бы сейчас ни перед молнией Зевса, ни перед трезубцем его брата!» — глядя,
Через пару часов, когда молнии отнесло далеко в сторону, а шторм стал заметно стихать, купец вновь обрел уверенность и спокойную осанку.
— Подходим! — проходя мимо навеса на носу парусника, крикнул он, и оттуда, потягиваясь, вышли два пирата.
Хмуро оглядевшись, они подошли к Армену. Старый раб с удивлением увидел, что один из них, с лицом, сморщенным, как корка высохшей дыни, был одет в хитон и гиматий афинского гражданина.
Неподалеку сверкнула молния, загрохотал, раскалывая небо, гром. Купец рухнул на палубу ниц.
— Ждем тебя здесь до захода солнца! — предупредил он. — И помни: если вздумаешь бежать или приведешь за собой стражу — этой ночи твоему господину не пережить! А тебя мы найдем и повесим на твоих же кишках! Помнишь, Артабаз, как голосил тот раб, которого мы повесили таким способом?
— Да, это было очень смешно! — подтвердил грузный, неповоротливый пират и пристально посмотрел на раба: — Учти, я буду знать о каждом твоем шаге!
— Я вернусь! — клятвенно заверил его Армен. — Я обязательно вернусь!
— Это будет хорошо! — подражая Аспиону, кивнул Артабаз, — а то твои дырявые кишки вряд ли выдержат тебя и доставят нам удовольствие!
— Лодка спущена! — крикнул купец. — Торопитесь!
Подталкиваемый пиратами, Армен спустился в лодку.
Увидел прикованных к веслам гребцов, молчаливых и хмурых, привыкших к подобным рейсам. Покосился на одетого, как афинянин, пирата, усевшегося на носу.
— И помни! — послышался с палубы парусника голос Артабаза. — До захода солнца…
3. «Черный вестник»
Как ни спешил Армен, проклиная тех, кто надумал строить город в таком холмистом месте, но минул час, пошел второй с той минуты, как лодка оставила его одного на пустынном берегу, а дорога все не кончалась. До Большого водопровода он добрался, уже совсем задыхаясь, прижимая ладонь к боку, который, казалось, резали остро отточенным ножом. Здесь он разрешил себе минуту постоять и двинулся дальше.
Афины, как ни в чем не бывало, жили своей привычной пестрой жизнью.
Свободные горожане в предвкушении званых ужинов возвращались из гимнасиев и палестр, обсуждая на ходу достоинства победивших сегодня борцов и атлетов.
Рабы несли с остывающей агоры запоздалые покупки.
Так же, как всегда, останавливали друг друга и заводили степенные беседы философы. Стайки параситов, отчаянно споря между собой, решали, в чей дом податься сегодня.
Афины оставались
Армен ковылял по их улочкам, то и дело поднимая голову. С мольбой смотрел он на сползающее с зенита солнце. Разумеется, не было у него ни гномона, ни клепсидры, но он точно знал: осталось три, в лучшем случае — три с четвертью часа, и светило, ведомое твердой рукой Гелиоса, скатится с небосклона туда, где всегда холодно, где царствует ночь. Всего три часа! А ему нужно успеть зайти к Гедите, успокоить ее, взять адрес Квинта, который забыл ему дать Эвбулид.
Потом обежать четыре дома, все объяснить и дождаться, пока ему вынесут деньги.
Армен прибавил ходу. Ища спасения от боли, он широко раскрыл рот и хватал воздух, как выброшенная из воды рыба. Но даже в эти мгновения он думал не о себе, а об Эвбулиде.
«О, Деметра, о, Аполлон! — взывал он к помощи самых добрых богов, известных ему. — Сделайте так, чтобы корабль пиратов выдержал шторм, чтобы главарь этих разбойников сдержал свое слово и отпустил господина! А еще… пусть Квинт окажется дома! О, Гелиос, о, Дионис, помогите мне, спасите хозяина!..»
Так думал Армен, идя знакомыми переулками, чтобы сократить путь.
Насколько горячо молил он вчера богов, чтобы они больше не ставили его на пути этого страшного римлянина, отвесившего ему тяжелую оплеуху, настолько слезно просил он их теперь, чтобы Квинт Пропорций не ушел куда–нибудь в термы или на званый ужин. Что тогда делать, к кому идти? Да и даст ли он два таланта, даже если и окажется дома?
Чем ближе становилось жилище Эвбулида, тем больше сомневался в этом повидавший на своем веку немало разных господ Армен. Чутье подсказывало ему, что Квинт совсем не тот человек, который выложит деньги даже своему старому другу, спасшему ему жизнь…
«Эвбулид доверчив, как ребенок! — думал Армен, охваченный новой тревогой. — Он не видит того, что увидел бы даже слепой: как этот римлянин свысока разговаривал с ним, как презрительно осматривал его дом, не удостоив его, по греческому обычаю, даже вежливой похвалы. А на что он толкнул господина вчера? Проклятый Квинт вынудил всегда доброго, справедливого хозяина быть со сколотами таким же жестоким и беспощадным, как и он сам!»
Впереди показался дом позолотчика шлемов Демофонта. Во дворе была видна его согнутая спина. Как всегда, оттуда доносился мелодичный постук молотка, слышимый в доме Эвбулида днем и ночью.
Сын Демофонта, ровесник Диокла, увидев Армена, радостно вскрикнул и помчался по улице, крича:
— Диокл, там вашего Армена поймали!
Старый раб улыбнулся. Отгоняя мрачные мысли, он поклонился приподнявшему голову Демофонту и заспешил к дому Эвбулида.
Миновал короткую — в несколько шагов — дорожку, которую он всегда так старательно поливал и посыпал дробленым камнем.
Взялся за ручку двери и услышал родные запахи кухонного очага, главной комнаты дома…
В гинекее тут же раздался шорох, скрип отодвигаемой прялки.