Окольный путь (Велисарий - 1)

Дрейк Дэвид & Флинт Эрик

Окольный путь (Велисарий - 1)

Дэвид Дрейк, Эрик Флинт

Окольный путь

(Велисарий - 1)

Пер. с англ. М. Жуковой

Восточная Римская Империя достигла наибольшего расцвета в VI

веке н. э. при императоре Юстиниане I. Способствовал этому великий

полководец Велисарий, чьи армии значительно расширили пределы

Империи, одерживая победу за победой в Африке и Италии.

Это - наша с вами история. История НАШЕГО мира.

Но - в это же время на севере Индии сформировалась и другая

Империя. На их стороне -

оружие будущего, богатства прошлого и

неудержимое стремление к власти. Их ведут те, кого люди всегда

считали БОГАМИ. Земля ПОЧТИ покорена, на их пути - лишь один

человек. И лишь одному человеку под силу остановить шествие ЗЛА.

Он - человек возведший войну в ранг искусства. Человек, чье

призвание - командовать. Приказ прост - сражайся и умри!

И это - история Велисария. История расцвета и гибели великих

ИМПЕРИЙ. История противостояния величайшего полководца прошлого - и

супероружия будущего.

История о том, как ВОЗМОЖНОСТЬ становится РЕАЛЬНОСТЬЮ!

Посвящается Люсиль

Если рассчитывать, что все случится

так, как ты того ожидаешь, то противник

укрепит захваченные позиции и таким образом

усилит сопротивление. В большинстве случаев

внесение беспорядка в ряды противника и

нарушение его психологического равновесия

становится необходимой прелюдией к успешному

доведению дела до победного конца.

Б. X. Лидделл-Харт "Стратегия".

Вначале был камень.

И только он. И поскольку имелся только он один, какое-либо значение и содержание отсутствовали. Он просто существовал. Был. И ничего больше.

Просто камень. Один-единственный. Сознание отсутствовало тоже.

Тем не менее то, во что превращался камень, не появилось случайно. Замысел - самый первый, изолированный от всего остального - возник благодаря человеку, сидевшему на корточках в пещере. Человек сидел и неотрывно смотрел на камень.

Любой другой человек - или почти любой - открыл бы в удивлении рот и отшатнулся, или убежал, или схватился за бесполезное в данном случае оружие. Некоторые - немногие, избранные люди - попытались бы понять, что они видят. Но человек в пещере просто смотрел, не отрываясь.

Он не пытался понять замысел, поскольку с презрением относился ко всему, что шло от ума. Но, можно сказать, он пребывал в состоянии созерцания: сконцентрировавшись, он всеми мыслями и душой сосредоточился на предмете, а это было за пределами возможного для почти всех остальных людей, живущих на земле.

Замысел появился в той пещере и в то время, потому что сидевший там человек, который размышлял над замыслом, на протяжении многих лет лишал себя всего, кроме собственной, властвующей над всем, важнейшей, всепоглощающей цели.

* * *

Его звали Михаил Македонский, и был он монахом-пустынником, одним из тех святых людей, которые исповедуют свою веру через уединение и размышления, стоя на столбах или поселившись в пещерах.

Михаил Македонский, благодаря своей вере абсолютно лишенный страха, протянул морщинистую руку и дотронулся костлявым пальцем до камня.

Прикосновение пальца монаха стало открывать грань за гранью - можно

сказать, это были грани знания. Если бы замысел на самом деле был светящимся изнутри драгоценным камнем, то ослепил бы человека, который к нему прикоснулся.

Как только Михаил Македонский дотронулся до замысла, его тело содрогнулось, словно в агонии, рот широко раскрылся в беззвучном крике, а лицо исказила чудовищная гримаса. В следующую секунду он потерял сознание.

* * *

Целых два дня Михаил пролежал в пещере без сознания. Он дышал, сердце его билось, душа витала в призрачных мирах.

На третий день Михаил Македонский проснулся. Проснулся внезапно. Все его тело находилось в состоянии боевой готовности, разум в полном сознании; он даже не чувствовал слабости. (По крайней мере, слабости духа. Тело ощущало привычную немощь после многих лет самоограничений и полнейшего аскетизма.)

Михаил без колебаний протянул руку и схватил замысел. Он опасался еще одного приступа, но жажда понять пересилила страх. Да и в этом случае страх оказался беспочвенным.

Ничем не прикрытая сила замысла теперь преломлялась многими гранями, а сила вспышки утратила изначальную яркость. Теперь замысел был ограничен отрезком времени. Внутреннее восприятие времени у монаха изменилось, стало безумным; замысел на мгновение был затуманен смятением. Отрезок времени превратился в разнообразие; таким образом, замысел смог разделиться на части и обрести структуру. Грани открылись, расширились, удвоились, утроились и умножились, и снова умножились, и снова, пока не превратились в прозрачный поток, который повлек монаха за собой, подобно бурной реке, уносящей деревянную щепку.

Река достигла дельты, дельта перешла в море, и все успокоилось. Замысел лежал на ладони Михаила, мерцая подобно лунному свету на воде. Монах посмотрел на это мерцание с улыбкой.

–  Спасибо, что годы моих исканий закончились, - сказал он.
– Хотя я и не могу поблагодарить тебя за итог.

Он закрыл на мгновение глаза и погрузился в раздумья.

–  Я должен посоветоваться с моим другом епископом, - прошептал он. Если и живет на земле человек, способный теперь указать мне путь, то это Антоний.

Глаза монаха открылись. Он повернул голову к входу в пещеру и пристально посмотрел на лоскуток ясного сирийского неба.

–  Зверь рядом, - произнес он.

ПРОЛОГ

В ту ночь Велисарий отдыхал в деревенской усадьбе, купленной им уже после того, как в его подчинение поступила стоявшая у Дараса армия. Он нечасто приезжал сюда, поскольку считал, что полководец должен находиться при своем войске. Он купил усадьбу для Антонины, на которой женился два года назад. Велисарий хотел, чтобы у нее был уютный дом на безопасном расстоянии от Алеппо и в то же время не слишком далеко от персидской границы, где находился полководец. Но этот жест, в общем-то, оказался бессмысленным: Антонина настояла на том, чтобы сопровождать Велисария даже в военный лагерь, где было грязно и часто случались драки. Она почти не расставалась с ним, и на самом деле полководец на это не жаловался. Многое в Велисарии оставалось тайной для его солдат, но одно было ясно как день: он обожал свою жену.