Окончательная реальность
Шрифт:
– Ну, ладно, продолжим. Итак, Шолохов, вы утверждаете, что в первой половине романа описывается реальный белогвардеец Абрам Ермаков.
– Да, в общих чертах.
– Вы утверждаете, что он умер весной 20-го года. От ран?
– От тифа.
– Не важно, Шолохов, не важно. Важно другое. Постарайтесь понять: от точности вашего ответа зависит очень многое, зависят жизни конкретных людей, ваша собственная жизнь. Внимательно выслушайте вопрос, прежде чем ответить. Готовы?
– Да.
– Внимание, вопрос: Абрам Ермаков точно умер или это ваши домыслы?
– Так же
– Откуда такая уверенность?
– Я видел тело, – соврал Шолохов.
– Час от часу не легче. Вы что, ясновидящий?
– Ничего подобного, – Шолохов опять заерзал. – Просто Абрам Ермаков находился в том же монастырском госпитале под Незамайновской и умер за несколько дней до Крюкова.
– Головой отвечаете?
Шолохов пожал плечами.
– А чем еще?
– Ну, хорошо. – Витицкий вызвал помощника. – Разузнайте, что это за Незамайновский такой, есть ли там монастырь, и если есть, прошерстите все архивы. А вам, Шолохов, – Витицкий взглянул в глаза молодому человеку, – придется побыть какое-то время у нас, пока информация проверяется.
– Я арестован?
– Наоборот, если ваши слова подтвердятся, вы наняты на работу. Начинается новый этап вашей творческой деятельности.
Информация подтвердилась. Абрама Ермакова в живых не было. Операция, получившая название «Гремучий студень», набирала обороты.
– Ваша задача, Харлампий Васильевич, войти в доверие к полковнику Голубинцеву, а через него непосредственно к генералу Абрамову. Готовьтесь к переброске в Болгарию, а затем, возможно, в Сербию. Конечно, под видом своего безупречного брата Абрама. Так что тренируйтесь, привыкайте потихоньку-полегоньку.
– Как скоро это должно произойти, Адам Борисович? – Ермаков уже начал осваиваться в роли советского разведчика и обращался к шефу исключительно по имени-отчеству.
– Не так скоро, как хотелось бы, Харлампий Васильевич. Пока поработаете в каком-нибудь сельсовете на родине. Нам потребуется немало времени, чтобы подготовить по-настоящему красивую комбинацию.
С середины 1925 года в жизни молодого писателя Шолохова происходит ряд положительных изменений: перед ним одна за другой открываются двери московских журналов и издательств; рассказы молодого автора печатаются не только в «Журнале крестьянской молодежи», но и в «Комсомолии», «Смене», «Огоньке», «Прожекторе». Он получает престижное предложение выпустить в государственном издательстве первый свой сборник. Его принимают в члены РАПП. Маститый Александр Серафимович пишет предисловие-напутствие.
«Никогда не забуду 1925 год, – вспоминал Михаил Александрович, – когда Серафимович, ознакомившись с первым сборником моих рассказов, не только написал к нему теплое предисловие, но и захотел повидаться со мною. Наша первая встреча состоялась в Первом Доме Советов. Серафимович заверил меня, что я должен продолжать писать, учиться…»
Как бы не так!
– Здравствуйте, Александр Серафимович! Я Шолохов.
Бритоголовый Серафимович сидел за столом, погруженный в чтение. С трудом оторвав
– А-а, землячок! Здорово. Витицкий щас подъедет, садись пока.
Сегодня в Москве мало кто помнит Первый Дом Советов. А между тем, это всем известное здание гостиницы «Националь». В те годы в нем жили многие новоявленные руководители государства, не имевшие квартир в столице. Пролетарский писатель Серафимович, хотя и располагал жильем, получил под проект шикарный номер, который, как предполагал Витицкий, будет использоваться в качестве штаб-квартиры.
– Ну что? – хлопнул в ладоши Серафимович, когда наконец приехал Витицкий. – Начинаем портить твой роман, Миша. Или все-таки не твой? – Он загоготал.
– Что значит – «портить»? – Шолохов растерянно смотрел на присутствующих.
– Понимаете ли, Михаил Александрович, – бережно начал Витицкий, – нам необходимо исковеркать ваш роман так, чтобы он вызвал бурю возмущения в среде белой эмиграции. Необходим грандиозный мировой скандал, скандал, который не выветрится, как запах вонючих портянок, за несколько недель, скандал на годы. Для этого нужно работать очень аккуратно. Нельзя потерять ощущения шедевра. Изменения должны быть очень деликатными. С одной стороны, надо добиться непроходящего впечатления плагиата с пролетарским уклоном, с другой стороны – сделать так, чтобы оставалась масса открытых вопросов, поле для неутихающей дискуссии, так сказать. Половину дела вы уже сделали, дорогой Михаил Александрович, дописали начатый Крюковым роман, но, к сожалению, для наших целей эта версия не годится. Слишком талантливо и, увы, лишено пролетарской направленности. Ну что вы надулись? Сами знаете, лишено. Ваш роман скандала не вызовет, белогвардейцы примут его на ура, больше того, поднимут на щит. Нам этого не нужно, а главное – вам это не нужно. Вы же молодой перспективный советский писатель! Советский, Михаил Александрович. Или нет?
– Советский, – промямлил Шолохов.
– Вот! Поэтому принято решение создать литбригаду под руководством товарища Серафимовича для внесения изменений в текст романа. Естественно, в бригаду включаетесь и вы. Товарищ Серафимович – признанный мастер. Характерной особенностью его творчества является внимание к судьбе масс в целом, история трудового народа, классовая борьба под руководством партии, крестьянство и общность его интересов с интересами пролетариата. Одним словом, судьбы отдельных героев его не очень волнуют. Я думаю, вы прекрасно разделите сферы влияния на текст и отлично сработаетесь.
– Не грусти, Миша, – вступил в разговор Серафимович, – в прежней редакции роман все равно не напечатали бы. Контрреволюция в чистом виде. Не те сейчас времена. Борьба в самом разгаре.
Шолохову стало не по себе. Мучительная тоска захлестнула душу. Он взял Витицкого под руку и отвел в дальний угол комнаты.
– Товарищ политкомиссар, Адам Борисович, что же это получается?! Вы меня опозорить на веки вечные хотите? Хотите, чтобы проклинали меня до последних дней. За что? Ну, дописал я крюковский роман, пусть. Но я же как лучше хотел. Хотел правду написать…