Окончательная реальность
Шрифт:
Все это Шолохова раздражало. Порой ему хотелось сказать: «Оставь, хватит сочинять очерки, рассказики, сконцентрируйся на главном – на романе». Но он не умел говорить. Чтобы как-то одернуть писателя, приходилось иногда доставать руку из мешка и тыкать в темную границу. Крюков падал с головной болью, и тем более не писал. Чем дальше Шолохов вживался в роман, тем меньше ему нравилось то, что происходит. Порой ему хотелось не просто подтолкнуть Федора к письменному столу, но и подсказать нужное слово, помочь выразить нужную мысль. Выбора не было: необходимо учиться говорить.
1
Война! Крюков хотел все видеть своими глазами. Сначала Шолохов был в ужасе, решил любой ценой не пускать Федора на фронт, но затем понял – безнадежно, дописать роман без войны не получится. Крюков прав – надо видеть все своими глазами.
Южный театр военных действий – Баку, Тифлис, Джульфа и Хой. Турецкий фронт – Крюков помощник думского уполномоченного при санитарном отряде Красного Креста. Затем Галиция. Шолохов хорошо помнил ту страшную атаку украинских сечевых стрельцов, поддержанную австрийской конницей. Тогда в первый раз он закричал. Крик вырвался сам, неудержимый, как рвотный спазм. Крюков упал, подумал, что контужен или ранен в голову. Придя в себя, понял – невредим. Михаил Александрович испугался: он сжался в комок и беззвучно, как рыба, открывал рот, потом осторожно, тишайшим шепотом произнес первые слова…
Крюков продолжал писать очерки. В «Русских ведомостях» вышли «У боевой линии», «В сфере военной обыденности», другие, но внутренний голос все настойчивее твердил: «Роман, пиши роман, не успеешь, дурилка».
Перед Рождеством 1916 года Крюков приехал в Петербург. Как он думал, по делам Красного Креста предстоит ему встреча с Гучковым. Александр Иванович сразу признал собрата по ложе.
– Здравствуйте, Федор Дмитриевич. Как поживаете, как ваши литературные успехи?
В комнате находилось еще трое. Уполномоченный Красного Креста Терещенко, генерал Крымов и некто Некрасов, член Верховного Совета Великого Востока народов России.
Владелец приличного издательства «Сирин», крупный предприниматель (по оценкам газетчиков, состояние более 70 миллионов рублей), непосредственный руководитель Крюкова по отряду Красного Креста – Михаил Иванович Терещенко сам попросил Федора Дмитриевича приехать. Потомок казаков, он очень хорошо относился к Крюкову. И хотя, издавая Белого и Блока, Терещенко не был поклонником литературного таланта Крюкова, как публициста и политика ставил его очень высоко. Приглашая писателя на встречу с Гучковым, Терещенко (Шолохов это приметил очень точно) долго и внимательно смотрел в глаза. Плохой признак.
Генерал-майор Крымов чайльд-гарольдом сидел в углу. Мрачный и уставший то ли с дальней дороги, то ли еще от чего-то, был он молчалив и как будто напуган.
Заговорил Некрасов.
– Федор Дмитриевич, мы попросили Михаила Ивановича пригласить вас на встречу, и разговор пойдет не о проблемах Красного Креста. Ситуация накаляется, – Некрасов встал и начал прохаживаться по комнате, – на фронтах тяжело, положение ухудшается,
– …когда медлить больше нельзя, – резко сказал Крымов.
– Да-с, – произнес Терещенко. Он подошел к Крюкову и взял его под локоть. – Не согласились бы вы, уважаемый Федор Дмитриевич, занять пост государственного контролера в грядущем, ответственном перед Думой правительстве?
– Я? – Федор искренне удивился.
– Да, Федор Дмитриевич, вы. Генерал Крымов считает, что в складывающейся ситуации, чтобы взять все в свои руки, помимо поддержки общественных кругов и значительной части армейских, необходима поддержка казаков; всего казачества.
Шолохов начинал понимать, куда дело движется.
– Вы говорите, взять в свои руки. Речь, что, идет о военном перевороте?
Со своего места порывисто поднялся Гучков.
– Речь идет о том, чтобы сохранить монархию! В новых государственных формах мы видим блистательные перспективы как для династии, так и для России. Конституционная монархия – единственный выход.
– Но Николай никогда не пойдет на это. – Голос Крюкова был полон сомнений.
– Николай должен отречься в пользу сына. Регент Михаил, – сказал Гучков, чеканя слова.
Шолохов вспомнил юного императора, гарцующего перед константинопольской Софией, ему сделалось хорошо и приятно.
– Я согласен, – скромно сказал Крюков, – но, Михаил Иванович, вы ведь тоже из казаков, почему бы вам самому… А я уж чем смогу – помогу.
– Ну, какой я казак! – усмехнулся Терещенко. – И потом, Федор Дмитриевич, мне предложен пост министра финансов…
Гучков был доволен. Последняя вакансия заполнена. И как славно, как значимо. Государственный контролер – Федор Крюков – простой человек из народа, настоящий казак, не замешан ни в каких политических дрязгах и интригах последних лет. Идеальный кандидат на малозначимую, но приметную должность в будущем правительстве.
Теперь о сроках. Крымов настаивает на немедленных действиях. Он приехал с Румынского фронта сам не свой. Кажется, что каким-то адским жаром обдало его там. Ничего конкретного сказать не может, но твердит все одно: скорее, скорее. Настроения таковы, что солдатня охвачена ужасом. Начинаются брожения. Как будто зараза какая-то исходит из напитанной кровью румынской земли. По словам Крымова, находясь там, он и сам испытывал необъяснимые и крайне неприятные приступы стелющегося по земле и проникающего внутрь нечеловеческого страха.
– Надо действовать незамедлительно, ситуация в любой момент может выйти из-под контроля. До весны царь должен быть низложен.
Некрасов не соглашался.
– По моим сведениям, – а, уверяю вас, у меня надежные источники в сенате Соединенных Штатов, – не позднее марта Америка вступит в войну. Положение на фронтах, как вы понимаете, резко изменится, и, на мой взгляд, это будет гораздо более благоприятная ситуация, чтобы совершить задуманное.
– Да не дотянем мы до марта или, тем более, до апреля! Раньше полыхнет. А когда наступит хаос, будет поздно что-либо делать. Январь, в крайнем случае февраль, – твердил Крымов.