Окровавленная красота
Шрифт:
— Из-за мамы? — она усмехнулась. — Мне было грустно много лет, но я отпустила это. И знаешь что? Я рада, что тогда ничего не знала. Подростком я была бы намного хуже, это точно.
— Верно.
— Эй, — усмехнулась она. — В любом случае, ты не можешь держать меня в неведении. Подожди, просто отправь его фотографию.
— Нет, но ты сможешь встретиться с ним и увидеть воочию. — От одной мысли, что Томас и Хоуп окажутся в одной комнате, я поспешно добавила: — Однажды.
— Ты такая зануда. Даже фото с голым членом нет…
— Ты замужем, — прошипела я.
—
Я позволила ей еще немного поболтать, пока тишина за дверью моей комнаты не стала еще гуще, и мои мысли не начали возвращаться к мужчине в спальне наверху. Затем я сказала, что позвоню ей через несколько дней, и попрощалась.
Взяв ночную рубашку и чистые трусики, я поплелась по коридору в ванную и приняла душ, прежде чем подойти к двери спальни Томаса с телефоном в руке, обнаженной душой и моими сосками, выступающими бисеринками на фоне черной ткани, прилипшей к моему влажному телу.
— Устранен?
Вздохнув, я откинул простыни и отбросил подушки в сторону.
— Да.
— Как устранил?
— Мозги разбрызганы по стене, и достаточно улик, чтобы предположить самоубийство. Проверьте местные новости, если желаете доказательств.
Он издал кашель.
— Понял. Прямо сейчас я переведу остальные деньги.
— Приятно иметь с вами дело. — Я повесил трубку и бросил телефон в ящик прикроватной тумбочки.
Благодаря неуравновешенному педофилу мне пришлось отправиться в погоню по ложному следу через пустыню, но, к несчастью для него, он прикоснулся к ребенку не того мужчины. Теперь ублюдок гнил в самых жарких глубинах ада.
Приняв душ, я натянул трусы и забрался в постель. Не прошло и секунды, как раздался легкий стук в дверь, и я пригласил:
— Войдите.
Я наблюдал с постели, как она вошла в комнату, закрыла дверь и положила телефон на полку у окна.
— Спасибо.
— С твоей семьей все в порядке?
— С папой все в порядке, — сказала она, нарочито медленно направляясь к другой стороне кровати. — Хоуп поняла, что что-то случилось, поэтому я рассказала ей половину истории.
Я изогнул бровь, перемещая взгляд с нее на грудь, ее соски затвердели под тканью ночной рубашки.
— Половину?
— Та половина, из-за которой она не вызовет полицию. — Я подвинулся, мой член был в полной готовности, стоило Голубке коснуться коленями кровати. — Можно?
— Никогда не спрашивай, Голубка. — Я приподнял простыни, обнажив грудь и бедра. — Просто всегда делай.
Она заправила прядь волос за ухо, робкая улыбка заиграла на ее идеальных губах, когда она заметила мои трусы, превратившись в палатку.
— Сейчас лето, — сказал я, пожимая плечами.
— И я поняла, что это мое любимое время года. — Ее
Как только Джемайма оказалась на расстоянии вытянутой руки, я схватил ее за плечи и нежно притянул к себе. Положив руки на ее бедра, начал гладить их, затем обхватил ладонями ее попку и стянул трусики вниз, пока они не оказались под ягодицами.
— Какое было твое любимое время года раньше?
— Весна, — пробормотала Голубка, ее глаза потемнели, когда она посмотрела на меня сверху вниз.
Схватив за затылок, я притянул девушку к себе, и наши губы соприкоснулись, затем я перевернул ее на спину и сорвал трусики с ног.
— Откройся для меня, — прохрипел я. — Покажи мне свою влажную плоть.
Она раздвинула колени и откинулась на кровать, приподняв ноги и подтягивая ночную рубашку повыше.
Джемайма позволила мне рассмотреть ее, произносить бессвязные слова в ее интимные места, пока я играл с ней, и вскоре мои пальцы пропитались свидетельством ее желания ко мне.
Голубка стала еще больше извиваться подо мной, когда я коснулся языком ее набухшего маленького бутона, и взорвалась, обхватив меня ногами, пока я впитывал все, что ее тело отдавало мне.
— Том, — сказала она между вдохами.
Я прикусил ее бедро, затем смягчил боль губами и языком, встретившись с ее взглядом.
— Отныне ты будешь здесь. — Поднявшись, я сбросил трусы, затем жестом пригласил ее подползти ко мне. — Твои вещи будут в этой комнате, а ты — в этой кровати.
Легкий ветерок колыхнул занавески, и высоко в небе издала звук сова, но я не мог думать, чувствовать, слышать или видеть ничего, кроме Голубки, когда она сняла последний барьер через голову, а затем оседлала меня.
— Каждую ночь, всегда, — сказал я, беря ее сосок в рот и посасывая, глядя на нее снизу вверх.
Ее глаза были полуоткрыты, остатки оргазма сделали ее тело гибким, а голос хриплым.
— Тогда мы никогда не заснем.
Я лизнул ее шею, а затем подбородок.
— Мы будем спать, когда умрем. — Я прильнул к ее губам, и наш поцелуй был настолько пропитан голодом, что мое сердце заколотилось в каждой клеточке моего тела.
Она приподняла бедра, протянула руку между нами, нежно сжав мой член, отправив грешника на небеса.
— Другое слово для обозначения безумия?
Я сделала глоток из чайной чашки с цветочным рисунком, обдумывая вопрос Томаса.
— Психический.
Он промурлыкал:
— Неправильно.
Я перевернула страницу своей книги.
— Чокнутый.
Томас издал раздраженный звук.
Я посмотрела на него, улыбка тронула мои губы.
— Расстроенный.
Его глаза сверкнули.
— Идеально.