Оксфордские страсти
Шрифт:
– Увы, бывают и такие отношения.
Видимо, она решила, что ответ ее не удовлетворяет.
– Она иммигрантка, эта моя уборщица. И, по-моему, совсем бедная – как же иначе, раз ходит убирать у людей в домах. Ее зовут Заданка, а фамилии я и не знаю. Из Хорватии, что ли. Ну, с Эгейского побережья.
Он наблюдал за ее жестами; какая она элегантная.
– С Адриатического моря, – автоматически поправил он. – Хорватия на берегу Адриатики.
– Да-да, я так и хотела сказать: Адриатика.
Ей явно претило, что ее поправили, и она
– Вы, говорят, юриспруденцию преподаете, мистер Боксбаум? Даже странно, что мы с вами раньше не встречались. Я, правда, все на работе да на работе. – Она вздохнула и повторила, взглянув на него из-под ресниц; – Все работаю…
– А мы с женой в нашем доме всего года два как обосновались, – отвечал он. – Точнее, два года и два месяца назад. Я часто уезжаю за границу, тоже по работе. А вы давно здесь живете, миссис Хопкинс?
– Так давно, что и лет не счесть, – рассмеялась она несколько отрывисто. Отхлебнула кофе, глядя на Стивена поверх золотого ободка. – А вы не такой, каким я вас себе воображала.
Он добродушно взглянул на нее поверх очков:
– А к чему это вы… меня воображали? – спросил он и тут же сообразил, что его слова смахивают на заигрывание.
Она парировала довольно абстрактно:
– Ну, какими себе представляешь историков права? Серьезными, важными. Кто возьмется изучать все эти несправедливости прошлых лет, обязательно таким строгим делается – не подступись.
Стивен предпочел сменить тему:
– А кем вы работаете, миссис Хопкинс? Чем на службе приходятся заниматься?
Она ответила, что работает в Хедингтоне, в университете Брукс. В отделе зарубежных студентов. К ним сейчас многие приезжают учиться из-за границы. Так что работа отнимает немало времени.
– Да у меня и сейчас все мысли о работе, – сказала она, вставая. – Пора возвращаться в Брукс. Извините. Спасибо за кофе, мистер Боксбаум. И что простили мою нетерпеливость, когда на вас засигналила. Рада была познакомиться.
Она уже подняла сумку с продуктами, но на мгновение остановилась, будто еще чего-то ждала.
– О, вы на меня когда угодно можете сигналить… сказал он, пожимая ей руку. И добавил, что хорошо бы снова повидаться.
– Я была бы рада, – отвечала она с восторгом, которого сама не осознала. И резко отвернулась.
– И мне было бы приятно, – полушепотом отозвался он.
Он еще постоял на солнце, прижимая к груди буханку хлеба, глядя, как Пенелопа идет прочь. На ней были элегантные сапожки, и костюм ее трепетал. Ему понравилось, как уверенно она двигается. Она свернула направо, в проулок Климент-лейн, что вился за церковью туда-сюда, вниз по склону холма, откуда открывался вид на окрестности.
– Так вот она где живет, – пробормотал он про себя. – Если б я был достоин такой женщины…
Мэрион Барнс выгуливала Лорел после полудня. Прошла с собакой через Ноулберри-парк, не спуская с поводка, чтобы не убежала. Завидев впереди двух подростков, потянула за поводок,
Парни прошли мимо, даже не взглянув на нее – углубились в разговор о каком-то дилере, которого оба знали. Мэрион сообразила: «дилер», видно, это который наркотики продает.
И только подойдя к церкви, она сказала вслух:
– А может, автомобили?…
Мэрион стало одиноко, и она решила навестить священника.
Отец Робин Джолиф с женой и двумя сыновьями жили в каменном домике неподалеку от церкви. Робин как раз сидел в гостиной, откинувшись на спинку любимого кресла, заложив руки за голову и устроив ноги в одних носках на краю стола – с приятней отдыхал, толком ни о чем не думая.
На столе перед ним лежала записка, которую сегодня бросили в почтовый ящик. Записка была на его имя, вот такая:
После переезда в Хэмпден нас то и дело оскорбляли. Мы официально поженились в Нидерландах. Мы живем своей жизнью и никого не трогаем. На нас напал сосед-бандит и этот молокосос, который величает себя Стармэном. Их обоих следует арестовать. Как знать, чем все это кончится? Мы также обвиняем вас в том, что вы гомофоб. Вы плохо влияете на деревню. Мы теперь ненавидим эту деревню. В Оксфорде гораздо лучше.
Отец Робин, прочитав записку, только вздохнул. Показал ее жене Соне. Он ничего не имел против геев, хотя сама идея, что двое мужчин могут вступить в брак друг с другом, представлялась ему абсурдной. Он понимал, что ночью им порядком досталось, когда они ввязались в пьяную драку с подростками. И теперь уже ничего не изменить.
В его комнатке украшениями служили гравюра Хокусая «Волна» [9] в рамке, а еще фотографии жены и двух сыновей, в разном возрасте. Когда позвонили в дверь, отец Робин встал и отворил. Увидев миссис Барнс, он приветливо спросил, чем может быть полезен.
9
Кацусика Хокусай (1760–1849) – великий японский гравер н рисовальщик. Имеется в виду его самая известная гравюра: «Волна в Канагаве» из серии «36 видов горы Фудзи».
– Просто зашла навестить вас, отец Робин. Как ваше здоровье? В воскресенье, мне показалось, вы выглядели совершенно больным, – говорила она, а Лорел поскуливала и сопела.
Он притворился удивленным:
– Что вы говорите, Мэрион? Но вы же не были в церкви в воскресенье.
Она фыркнула:
– Ох, отец Робин, да будет вам, вы же понимаете, о чем я. Сами знаете: я в церковь не хожу. Я-то неверующая.
Он кротко спросил, не желает ли она чаю.
– Извините, что я в носках.