Октябрь в моей судьбе
Шрифт:
Да я и сам видел, как прогрессировала болезнь… Итак, буду делать операцию. Разработал план, подготовил инструмент, нужные препараты. Ассистировать взялись медицинские сестры.
Уже через неделю стало ясно: тщательно подготовленная операция удалась. Больной отбросил костыли. Спустя пару месяцев я разрешил Михаилу вновь появиться с баяном на танцах. Он даже стал ходить к родственникам пешком из Долговки в Косулино, за двадцать километров. Немалый путь, устанет любой. Уставал, конечно, и Михаил. Но я видел всякий раз, как радостно светились его глаза…
Нащупывая свое место в хирургии, этом, по определению Гете, божественном искусстве, предмет которого прекрасный человеческий образ, я занялся пластическими операциями, исправлением всяческих косметических дефектов. Устранял, и не без успеха, различные изъяны и уродства лица, но после случая с баянистом все отчетливее сознавал, что истинное мое призвание — ортопедия и травматология. Это, убеждался я, не только сложная — одна из главных, крупнейших
Делавшееся все более серьезным мое пристрастие почувствовали и наставники — специалисты из облздравотдела, часто приезжавшие в Долговку то с инспекцией, а то и просто посмотреть, чем это занимаются «долговские исследователи», как назвала нас областная газета, поместившая заметку о наших исканиях в хирургии.
Вскоре меня перевели в Курган ортопедом-травматологом областной больницы.
Ортопедия и травматология — это еще и едва ли не самая драматическая отрасль медицины. Количество людей, ежегодно пополняющих и без того многочисленную армию травматологических больных, равно в мире населению Австрии и Швейцарии. Травму можно получить и на проселочной дороге, и за рулем автомобиля, и в заводском цехе — получить по причине собственной рассеянности, небрежности, а то и халатности, опять-таки своей личной или тех, кто должен отвечать за технику безопасности… Экономические потери в результате всяческих травм, не говоря уже о потерях здоровья и нравственных, достигают колоссальных цифр. Вот красноречивые данные одного из социологических исследований. Если в каждой строительной бригаде (а их у нас в стране сегодня более 300 000) за год произойдет только один несчастный случай с потерей трудоспособности на пять дней, то строители недодадут 40 000 квартир. Другими словами, не будет построен город на 100 000 человек. Вряд ли такой пример нуждается в комментариях!
Но вот что парадоксально: количество травм растет, а травматология, в отличие от других медицинских дисциплин, не может достаточно эффективно помочь людям, вследствие чего миллионы их навсегда прикованы к костылям.
Я чувствовал, что вся предшествовавшая работа в Долговке подготовила меня к тому, чтобы взяться за поиски новых, более совершенных методов лечения ортопедотравматологических больных — методов, основанных на физиологических и биологических закономерностях человеческого организма. Больному не всегда помогали традиционные методы лечения, ибо они не могли обеспечить оптимальных механических и биологических условий для сращения костей. В те времена ортопедия и травматология опирались на два фундаментальных достижения: вытяжение конечности с переломом при помощи груза и гипсовую повязку, предложенную еще более ста лет назад. Конечно, столетие назад гипс был своего рода революцией в травматологии. Но помимо неоспоримых достоинств скоро стали очевидны и недостатки этого метода — большой срок нетрудоспособности больного, атрофия мышц, нарушение процесса кровообращения при вынужденной неподвижности в процессе лечения. А главное, не было никакой гарантии от возможных случайных сдвигов сломанной и укрепленной в гипсе кости: ведь человек живой, он и повернуться в постели может. А малейший сдвиг — и регенерация (иными словами — восстановление) нарушена, в результате лечение далеко не заканчивается полным выздоровлением, человек на всю жизнь остается инвалидом.
Медики постоянно изыскивали возможность ограничить использование гипсовой повязки… Хирурги предлагали для консолидации переломов всяческие фиксаторы, пластинки, штифты, спицы.
Наблюдая за больными, чьи конечности, а то и все тело было заковано в гипсовый панцирь, я думал: почему же обычный перелом может обречь на постоянную инвалидность? Ведь травмированная мягкая ткань регенерирует относительно быстро, быстро восстанавливается даже обожженная кожа! Неужели костная ткань развивается по каким-то другим законам? Я рылся в учебниках, штудировал труды знаменитых специалистов. Ответ был однозначный, категорический: кость не может расти, регенерировать словно мышца, не может срастаться так, как заживает рана мягких тканей… Никогда не позволяй опутать свое сознание паутине смирения перед устоявшимися авторитетами! Так не раз говорил Маркс, чьи труды в моей домашней библиотеке стали занимать наряду с произведениями Энгельса и Ленина все больше места, ибо я еще в студенчестве убедился в том, что исследователям-материалистам владеть марксистско-ленинским учением, диалектическим методом познания надо в не меньшей степени, чем науками по своей специальности… Итак, рассуждал я, организм человека — это удивительно гармоничная биологическая система, все части которой развиваются по эволюционно выработанным общебиологическим законам. И если мышца растет, то почему это не может происходить с костью? У нее должна быть столь же быстрая способность к восстановлению, только она, видимо, может проявиться лишь при благоприятных условиях. Значит, надо создать для нее такие условия! Но вот как?
Мне все больше казалось, что, пользуясь всяческими пластинками и болтами, подсаживая к поврежденной костной ткани трансплантаты, мы обращаемся с ней словно с куском дерева или металла и только мешаем задуманному, нарушая ее питание, угнетая
В работах тогдашних авторитетов ортопедии я, конечно, находил немало полезного для себя, внутренне осознавая, по какому пути идти не надо. Как-то вычитал, что перед 1940 годом специалистами был предложен способ соединения переломов оперативным путем. Они применили так называемый компрессионный остеосинтез, то есть способ соединения частей поврежденной кости с помощью давления, достигаемого закреплением отломков спицами. Но, увы, и тут не обошлось без «камня преткновения» — гипсового тутора. Им обволакивали спицы, полагая, что так они будут лучше держаться, и не понимая, что это ведет все к той же неподвижности, нарушению кровообращения и прочим нежелательным явлениям. Однако я увидел ценное в самой идее: прошивание кости и компрессия для сращения.
Поиски продолжались. Не раз, еще в Долговке, обращал внимание на обычную дугу над головой лошади, что резво несла меня по проселочной дороге к очередному пациенту. Эта дуга не прикасалась непосредственно к шее животного, тем не менее жестко фиксировала положение оглобли. Дома попытался скрепить мерными спицами при помощи дуг черенок от лопаты как макет сломанной кости. Не получилось. Но мысль осталась.
И вот однажды… Да, случается в жизни это однажды, старательно высмеиваемое сатириками! Так вот однажды ночью я встал, сел к столу, что-то набросал на листке бумаги, а утром попросил соседа-слесаря Гришу Николаева выполнить мой чертеж в металле. И сейчас хорошо помню, что я набросал тогда на тетрадной страничке: нечто вроде садовой решетки, похожей на обычный стакан и ограждающей молодое деревце, — по окружности 3—4 жерди, вверху-внизу веревочные растяжки. Только у меня были не жерди, а стержни с резьбой, позволяющие укорачивать или удлинять их. Растяжки я заменил спицами из нержавеющей стали. По моей мысли они крест-накрест должны пронизывать поврежденную конечность ниже и выше перелома, а концы спиц в натянутом состоянии жестко закрепляться в кольцах и тем самым столь же жестко фиксировать отломки костей. Больной с этим аппаратом на ноге, был я уверен, сможет ходить, к тому же совершенно не испытывая боли.
Николаев, человек сметливый, быстро понял суть конструкции. Часть деталей будущего аппарата взялись изготовить двое других моих знакомых — коллега Григория по профессии Николай Рукавишников и токарь Иван Калачев, недавний пациент нашего отделения. У самого меня дел было побольше: предстояло найти сталь нужной марки, проконсультироваться (и не один раз!) у технологов и конструкторов, изучить учебник по сопромату.
Работал только ночами, потому что днем захлестывали обычные врачебные дела. Но через три месяца уже можно было приступить к испытанию конструкции. Пять, десять, двадцать раз проверял я ее на прочность, надежность всеми мыслимыми и немыслимыми способами.
Наконец, позади и этот экзамен. Аппарат был готов для эксплуатации. Он сейчас кажется мне неуклюжим и старомодным, этот мой первый аппарат, но тогда я смотрел на него завороженно, с нежностью и большими надеждами. Среди больных нашего ортопедотравматологического отделения нашлось немало желающих испытать действие аппарата на себе. Я выбрал больную Марию Крашакову. 15 лет, ровно половину прожитой жизни, эта молодая еще женщина проходила на костылях. Я листал историю ее болезни: после перелома кости она десятки раз консультировалась у специалистов, лечилась во многих больницах — ничто не помогало. Отчаявшаяся женщина считала, что обречена на постоянную инвалидность. Впрочем, так же считали и ее многочисленные консультанты — ортопеды. По правде говоря, Крашакова не верила и моему аппарату, вызвавшись на лечение с его помощью так, для очистки совести, махнув, как говорится, на все рукой. Мои коллеги, пожелавшие присутствовать при операции, озадаченно поглядывали друг на друга:
— Ну, не операция, а какой-то монтаж, ни одного из привычных в травматологии инструментов… Фокус, да и только!
Но дело было сделано. Одев на ногу аппарат, я попросил увезти больную в палату.
Два дня я буквально дежурил у постели пациентки и, убедившись, что никаких осложнений нет и не предвидится, разрешил на третьи сутки встать и пройтись. Женщина, недоверчиво посмотрев на меня, попросила поддержать ее, хотя, видел я, она в этом не нуждается, — и пошла! Сначала с помощью тех же костылей, а еще через несколько дней самостоятельно. Я регистрировал чуть ли не каждый ее шаг, самым скрупулезным образом записывал рассказ о субъективных ощущениях, доискивался до жалоб. Но жалоб не было, были только возгласы удивления и слезы — слезы благодарности… А через три недели, осмотрев ногу и убедившись, что лечение закончено, решил выписать пациентку домой. Это был своего рода риск: ведь обычно больные с такой патологией выписываются самое меньшее через три-четыре месяца. Но риск был оправданным: за три недели мы достигли того, чего раньше не достигали в травматологии и за четыре-шесть месяцев. Крашакова, вернувшись домой в Макушино, вскоре прислала мне письмо, в котором сообщала, что на вокзале ее почему-то никто не встретил и ей пришлось пройти девять километров пешком. «Нога меня не подвела и сейчас не подводит, хотя, знаете, Гавриил Абрамович, по утрам, когда встаю, машинально начинаю искать костыли… Все еще не верится, что не нужны они мне больше», — так закончила письмо пациентка.