Октябрь
Шрифт:
— Ты всегда был восторженным человеком, Павел… Но позволь сперва поговорить о текущих делах.
— Прости. Мы все эгоисты. Ступайте к ней, — отпустил Павел Тимоша.
— Иван здоров? — допытывалась девушка. — Не говорил о себе? Почему уехал из Петрограда?
Тимош ничего толком не мог ответить. Закусив губу, девушка разглядывала Тимоша, как смотрят на малых ребят, когда хотят определить возраст.
— Вы учитесь? — спросила вдруг она.
— Нет. Работаю.
— Где?
«На оборонном», — подумал про себя Тимош и вслух произнес:
— На
— Знаю. Оборонщики?
Бородатый студент мигом подскочил к Тимошу.
— На шабалдасовском? Товарищи! — обратился он к собравшимся. — Слышите, рабочий с шабалдасовского завода. Очень интересно. Ну и что же вы там думаете — на шабалдасовском?
— А что нам думать. Это вы думайте. Вы — образованные.
— Здорово, — рассмеялся Павел, — что, коллега, скушали?
— Скушали. Не привыкать. И думать нам не привыкать. А задумались мы вот над чем: как там у вас на шабалдасовском заводе, молодой человек, дела обстоят? Работаете?
— Работаем.
— Ну, и как же вы работаете? Надо полагать — сдельно?
— Сдельно.
— Ну, и сколько же выгоняете?
— Когда как. Когда в полтора, когда и вдвое.
— Довольны?
— Чем?
— Да так, всем вообще. Положением на заводе, заработками, войной, положением на других заводах.
— А вы приходите к нам да посмотрите. Что ж так, первого встречного расспрашивать. Посмотрите сами да попробуйте.
— Руденко! Черт меня подери, если это не Руденко! — воскликнул Павел. Агнеса продолжала упрекать брата в восторженности.
А Руденко сказал:
— Ну, я пошел.
— А ведь верно, товарищи, — только теперь приблизился к ним красивый студент, похожий на Агнесу, — мы всё еще живем случайной информацией, узнаем о положении на заводах понаслышке.
— Так вот вам, пожалуйста, живая связь с шабалдасовским, — подхватил Павел, — чего лучше.
— Ну, хорошо, — продолжал свое бородатый студент, — еще один вопрос. Допустим, другие прочие заводы, например, паровозостроительный или еще какой-либо иной застрельщик, скажем, сельскохозяйственный, возмущенный невыносимым положением, бесправием, подлейшей войной, поднимется на забастовку. Что вы, шабалдасовские, будете делать в подобном случае? Откликнетесь, пойдете за ним?
— А что ж, — кругом те же рабочие люди. Хоть на паровозном, хоть на нашем, хоть любой возьми. Кругом одинаковые.
— Ну, положим, не одинаковые, — откликнулся бородатый студент, — есть передовые, есть и менее передовые. А есть и вовсе не передовые.
— Сегодня он передовой, завтра я подумаю и тоже передовым стану.
— Решительно сказано. А сколько времени, позвольте знать, работаете на заводе? — спросила вдруг Агнеса, всё также испытующе поглядывая на Тимоша.
— Не имеет значения, — потупился Тимош.
— Ну, хорошо. Найдется еще время с товарищем Руденко потолковать. Маленько ознакомится с нами, пообвыкнет. Тогда и разговор пойдет ладнее. А теперь он, видимо, спешит, — Агнеса
Павел, выждав, пока девушка переговорит с гостем, попытался завладеть Тимошем.
— Я провожу его, Агнеса, нам по дороге.
— Нет, Павел. Останься с нами.
Тогда Павел крикнул вдогонку:
— Приходи к нам!
И Тимош решил, что непременно придет к человеку, который был рядом с его отцом, который помнил Руденко.
Не успел выйти на крыльцо — навстречу знакомая фигура в пенсне. Потемневшая, поблекшая, обросшая, но сохранившая еще выправку. Христос в студенческой фуражке и золотом пенсне, Мишенька Михайлов.
Что привело его сюда?
Тимоша удивила не встреча с Михайловым, — он мог попасться на любой дороге, при любых обстоятельствах, — поразило другое: что общего могло быть у него с людьми, близкими Ивану, — Агнесой, Павлом, бородатым студентом?
Дома Тимош слово в слово передал всё сказанное Агнесой. И только ничего о человеке, знавшем отца.
Весь вечер проговорил с Иваном о заводе, о людях, о том, как живут, о чем говорят и думают шабалдасовские рабочие.
К своему стыду, Тимош убедился лишний раз, что не умеет обстоятельно излагать свои мысли, а главное — плохо знает жизнь своего завода, людей, что круг наблюдений его очень узок, — от станка до соседнего станка.
Пуд соли, о котором говорил Тарас Игнатович, был еще впереди.
Иван без труда заметил смущение младшенького, но он и вида не подал, напротив, поблагодарил названного брата за ценные сведения, похвалил за большие успехи на заводском поприще и тут же поведал всё, что знал о шабалдасовском заводе. А знал, оказывается, куда больше самого Тимошки.
Рассказал, что старый Семен Кудь, прозванный рабочими «Судьей», спас и хранит знамя девятьсот пятого года, что он, Семен Кудь, Тарас Ткач да еще человек десять рабочих, в том числе и отец Сашка Незавибатько, основатели и хозяева всей заводской жизни, помнят еще завод сборочным сараем, пробавлявшимся заграничными поставками. Поработали, не щадя сил, и в дни расцвета, когда завод стал настоящим заводом, поднял дело строительства моторов внутреннего сгорания, одним из первых в стране создал образец отечественного дизеля для подводных лодок.
Проговорили они так до полуночи, да еще сверх того часок, и Тимош совсем по-иному стал думать о своем заводе — что-то цельное, общее, главное появилось в его представлении, возникла история, смысл и направление., возникло понятие ядра, рабочего костяка, основы, у которой есть свое знамя, своя цель.
Первый в стране дизель! Значит, есть люди, которые создавали его! При иных условиях его завод мог стать первоклассным, образцовым, прославиться на весь мир. О них заговорили бы все — смотрите, вот идут мастера, они снабжают всю страну мощными двигателями, весь подводный флот держится на их труде и успехе.