Октябрь

Сказбуш Николай Иосифович

— Чудная ты, ей-право чудная! Завтра вернусь.

— Ой, нет. Знаю, зачем едешь, — она притихла на его груди.

— Ти-мо-шка-а! — гукали уже из Мотриной хаты.

Люба оттолкнула его:

— Ну, ступай, не слухай меня. Глупая, ну и не слухай, — сдерживала слезы, — и проводить тебя не смею. На людях не смею показаться. Ну, хоть до ворот. Завтра ж выглядать буду!

Несмотря на недобрые предчувствия Любы, Тимош вернулся благополучно. Однако вести привез плохие — Коваля и еще нескольких рабочих шабалдасовского

завода арестовали. Очевидно, имелись основательные причины, потому что в обычных случаях расправлялись расчетом под мобилизацию.

— Матрена Даниловна, — обратился он к тетке Мотре, воспользовавшись отсутствием Наталки, — что я вас попрошу. Прасковья Даниловна наказала проведать одного человека в Ольшанке. Теперь будем через него с военным городком связь держать. Завтра Люба в Ольшанку собирается, поехали бы с ней.

— Я уже не разберусь, кто хозяин тут в хате, — усмехнулась тетка Мотря.

— Не сердитесь, Матрена Даниловна. Больно уж время горячее.

— Ничего, ничего, привыкай хозяйничать. Наше дело бабье слухаться.

— Неужели обиделись, Матрена Даниловна?

— Не обиделась, а только сорок лет тут живу, привыкла быть старшей. А теперь другие старшие появились. Ну, ладно, приказывай.

— Стрелочник там есть на тридцатой версте. До него зайдете. От Ткача, мол. Что вы на меня смотрите?

— Да так, хочу поглядеть, какой ты есть. Когда успел? Пришел сюда, кажется, недавно, совсем недавно. Робкий такой, тихенький, а уж голос набираешь, — дошла до порога, вернулась, что-то вспоминала, — ты же тут на Наталку не гримай. Жалуется на тебя!

— Жалуется?

— Житья, говорит, от тебя нет. Впустили, говорит, в хату на свою голову.

— А может, мне на нее жаловаться надо? Думаете, мне легко смотреть, как она вами командует, ситец отобрала, в Ольшанку погнала.

— Э, все вы командиры хорошие. А ты не обижай ее — сиротка!

Тимош потупился. «Сиротка» — это слово всегда жгло его.

А Наталка, словно услышав уговор, едва мать уехала, взялась за Тимошку.

— Ты что ж, к своей солдатке не спешишь?

Молчит Тимош. Притащил хворост, заплетает плетень.

— Прогнала?

Молчит.

— Или не знаешь, что в Ольшанку подалась?

Ни слова!

— У нее там кавалеры хорошие. Один машинист самый старший, две белых ленточки на околышке. Другой мясник. Толстый такой. Пузатый, — она показала рукой, как выглядит пузатый мясник, — просто даже и не знаю, кто из них лучше. Мясник, наверно, лучше. Чернявый мужчина, красивый, краснорожий. До него все бабы бегают.

— Отцепись!

Убежала, встретила корову, загнала во двор, напоила, подбежала с подойником.

— Она у мясника всегда останавливается. Ты спроси ее, спроси!

— Подоишь корову, иди гуляй. Я сам воды наношу.

И не заметил, как исчезла со двора.

Зашел

в хату — сидит у кровати, голову в подушки уткнула, плачет. Сиротскими слезами плачет. Душу всю перевернуло. Походил по хате от двери до угла, опрокинул скамью в потемках, выругался, вышел на крыльцо, вернулся. Зажег каганец — плачет. Сел в углу. Пересел в другой.

Попались на глаза карты гадальные на горке. Взял карты, перебросал, раскинул на столе, сгреб, сложил в колоду, снова перетасовал, принялся кидать по одной на стол.

Вдруг смех за спиной:

— На трефовую даму бросаешь?

Хватил колодой об стол.

А девчонка уже к столу подсаживается. Достала свой осколочек зеркальца, заглянула, хоть там ничего и не видать, подхватила карты.

— Давайте, я вам на картах брошу, — и быстро-быстро, одна за другой раскинула веером картинки: тузы, шестерки, — Предстоит вам дорога дальняя.

— Что это ты на «вы» заговорила?

— Так надо, это ж гадание, — снисходительно глянула она на Тимоша, — казенный дом. Ой, карта выпала черная. Удар. Червовый король забирает трефовую даму.

Тимош чуть не разорвал червового короля, но вовремя отдернул руку — нехай, сиротка, гадает, утешается.

— Слезы. Смерть. Ну, вот слава богу, пошла красная. А после этого возвращаетесь домой. Вот он — дом. И соединяетесь с молоденькой червовой дамой. Любовь на сердце.

— Знаешь, что, — мрачно проговорил Тимош, — давай лучше в дурня сыграем.

Это предложение понравилось ей. Поправила фитиль в каганце:

— Тебе сдавать, мне ходить. В простого или в подкидного?

— Как хочешь, — покладисто отозвался Тимош. Она оставила его три раза кряду в дураках и, кажется, немного успокоилась.

— Давай в подкидного.

— Иди спать в клуню. А то я стесняюсь.

Тимош охотно выполнил ее приказание.

15

Дня через два после того Матрена Даниловна собрала вечерю на дворе, «в затишку». Захотелось посидеть на воле, выпал, видно, какой-то знаменательный день в ее жизни, взгрустнулось, призадумалась, но о мыслях своих так ничего и не сказала, только в хате прибрала чисто, семейную фотографию украсила бессмертником, да стол накрыла по-праздничному.

И Тимош призадумался. Одна Наталка, как всегда без умолку тараторила, вертелась на табуретке.

— Ты что притих? — подняла вдруг голову тетка Мотря.

— Да это, мама, ему на картах выпало, — ответила за Тимоша Наталка, — скоро оженится.

— Успеет еще.

— Да вы не слушайте ее, Матрена Даниловна. Язык без костей, — бросил грозный взгляд на названную сестричку Тимош, — я про другое думаю: Прасковья Даниловна обещала приехать, уговорились.

— Уговор, не приговор.

— Давно уж пора.