Октябрьские рассказы
Шрифт:
Увидев Дымова, вид которого говорил о его принадлежности к Красной Армии, дьявол широко раскрыл рот, блеснув ослепительной улыбкой, и сказал:
— Батька шайтан какой, сидит, как бык, квартир не дает… Дай, говорю — не дает… Ах ты, батька шайтан…
— Так вы тоже квартиру ищете, — воскликнул Дымов радостно.
Было просто удивительно, что такой, как из сказки, невесть откуда взявшийся наездник вдруг, как и они с комиссаром, добивается приюта под крышей. С таким союзником
Дымов невольно засмеялся. Засмеялся и широкоскулый великан и ударил нагайкой по сапогу.
— Пойдем, — сказал он, показывая нагайкой в глубину лаврских дворов, — башкирска дивизья… — добавил он.
Они пошли. Дымов увидел зарево над деревьями, костры оказались совсем рядом. Они были поставлены, как на сцене, среди могил и домов, и то, что они горели, треща, бросая золотые и красные отсветы на кресты и стены, делало все место необычным. Дымову стало страшно весело. Странно было вспомнить, что еще совсем недавно он шел по пустынной, холодной, черной дороге и думал грустные думы. И вдруг все заиграло перед ним огнями, шумом, разбежалось раздольем, раскрылось в каких-то глубоких неожиданностях.
Казалось, что это все происходит не в центре Петрограда, не в Александро-Невской лавре, а где-то на просторах степей, среди никогда не виденных им людей, которые толпились вокруг в удивительных шапках и нарядах. Но еще удивительнее были их лица, сиявшие при свете костров, как бронзовые маски, их тонкие коричневые руки, державшие винтовки и шашки или гладившие коней, морды которых как бы усмехались, высовываясь из кустов, звеня блестящими уздечками.
Дымов не мог отвести глаз от окружавшего его зрелища, потом стал искать своего знакомца, но он как будто растаял в родственной ему обстановке, слился с толпой, и как ни пробовал его отыскать Дымов, он все время натыкался на другого, похожего, и вот он уже совсем нашел его и хотел ударить по плечу, но это был двойник, совершенно схожий с тем великаном, но не он. Этот великан что-то добродушно сказал ему, фыркнул шутливо и отвернулся. Так, побродив среди пестрого бивака башкирской конницы, Дымов вернулся к месту, где сидел монах, но там уже было пусто, и только сцарапанная краска на двери, узкая полоса удара нагайки, напоминала о происшедшем.
Дымов набрел на какой-то проход, под слабо освещенной аркой. Он вел куда-то в глубину здания. Из этой глубины выходили люди. Все они были военные. Другие лежали на земле под аркой. Дымов пошел к этим лежащим, чтобы узнать, в чем дело. Может быть, они расположились на ночлег прямо на земле. Тут появилась группа людей, двигавшихся с криком и шумом. Среди них, размахивая руками во все стороны, шла женщина в халате и человек с повязкой на рукаве. На повязке Дымов увидел красный крест.
— Товарищи, товарищи, — кричала женщина, поддерживая человека под руку, — доктор не обманывает вас. Уходите отсюда сейчас же. Уходите, если вам дорога жизнь. Вам нельзя тут находиться, никому нельзя. Здесь сыпнотифозный госпиталь. Вот посмотрите — все переполнено. Даже на земле, на полу лежат — вот посмотрите…
Люди смущенно шли к выходу, увлекая за собой Дымова. Последнее, что он видел, обернувшись, было лихорадочно горящее лицо, изможденное, костлявое, оно смотрело на него с носилок, положенных прямо на землю.
Дымов
— Садись, — сказал Мохин Дымову приветственно и покровительственно.
— А где же люди? — спросил Дымов, садясь и прислоняясь к колесу.
— Какие тебе люди? А мы разве не люди? — ответил Мохин. — Дай ему, Крынкин, у тебя есть запасная кружка, складная…
— Где наши подводчики, колонисты? — спросил Дымов.
— А они тут на сене спят. Им что — они толстые, холод их не проймет, им не воевать…
— Послушай, что скажу. — Крынкин достал из сумки складывающийся стаканчик и, по-детски любуясь им, раскрыл его, потом, сильно встряхнув, укрепил его стенки. — Ты знаешь, почем они нынче за картофель берут. Восемьдесят целковых за фунт. Видал? А масло стоит, что в раю, — полторы тысячи рублей отдашь за фунт. Вот, милый, как они для рабочего человека стараются. Им что. Вон спят, как миллионеры. Это не то что тебе или ему, спи не спи — завтра воевать. Он спит и во сне белых видит… На, пей. Хлеб есть?
— Есть, — сказал Дымов, и Мохин налил ему из видавшего виды чайника бледного морковного чаю.
— А где комиссар? — спросил Дымов, с удовольствием чувствуя, как хорош горячий, хватающий за душу своим ожогом чай и кусок хлеба, расползающийся во рту, как халва, из-за примеси овсяной муки.
— Комиссар в штаб дивизии звонить пошел, а то еще куда, в общем — по начальству. Маяка-то нам не дали. Тоже порядки, но хорошо, что хоть ночью дальше не надо. Раз неизвестно куда предназначены — значит, стой, отдых. Спи! Спать-то, правда, тут не очень… — сказал он, оглядываясь на конские морды, сонно хлопавшие веками на огонь.
Чай пили долго, медленно, пока не вышел весь хлеб. Крошки подобрали и бросили в кружки. Потом Мохин сказал:
— Тут один из этих колонистов наших давеча спрашивал: «А правда ли, что Деникин к Туле подходит, а Юденич уже в Царском…»
— Ну, а ты? — сказал Крынкин.
При этих словах лицо Дымова вспыхнуло. Точно такие же вопросы задавал он комиссару на дороге.
— А я что. Я говорю: правда та, что у нас в руках, — и показал ему винтовку, с этой, говорю, правдой нам никакие Деникины не страшны.
— А он?
— А он говорит, вот слух есть — под Лугой или Сиверской, что ли, помещики все обратно отбирают, чтоб в полчаса все, что взяли в поместье мужики, значит, должны вернуть, и землю в первую очередь.
— Ишь язва какая, — сказал Крынкин, — просвещенный, колонист-то наш, все знает, что где. То-то сегодня сбежать двое хотели…
— А мне тоже один сказал по дороге: мы, говорит, тут мерзнем, а генерал-то Юденич в царских покоях на перине спит…
— Вот холера, — сказал Крынкин, — я бы за такой разговор стукнул бы его из винтовки, и все…
— А кто лошадь его поведет с подводой? Стукнуть всегда можно. Это не к спеху…
— Гад Юденич на Питер зарится, хочет идти! — сказал Дымов.
— Да и пойдет, а как же — что ж ты его план не соображаешь. Правильно тебя комиссар молодым зовет. Мы, старые солдаты, все превзошли. Уже под Питером не первый раз сражаемся…
— Если белые верх возьмут, — как бы отвечая на свои мысли, вслух сказал Дымов, — я в конторщики не вернусь. Шею гнуть не буду…
Мохин усмехнулся.
— А куда ж, ты денешься? — спросил он серьезно.