Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде
Шрифт:
Далеко за полночь длится заседание. Работа распределена; завтра, с раннего утра, каждый вступит в исполнение своих обязанностей.
Приложение
П. Малянтович, министр юстиции Временного правительства
В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года
Уже две ночи провел Керенский в Главном штабе и должен был провести и третью — с 24 на 25 октября.
Во главе военной борьбы против предполагавшегося военного выступления большевиков и защиты
Предоставлять разрешение политических вопросов военному командованию нельзя по двум причинам. Во-первых, потому, что эти вопросы, и в особенности в тот момент, не только были исключительным правой, но и неустранимой обязанностью только Временного правительства. Расходясь на ночь, члены Временного правительства могли вручить свои полномочия только члену Временного правительства. Во-вторых, военное командование должно ведать исключительно военными задачами к не растрачивать ни своей энергии, ни своей решимости на решение вопросов политических, что неизбежно всегда должно вызывать замедления и колебания, которые могут сыграть роковую роль.
Обязанности военного министра в тот момент исполнял генерал-лейтенант Маниковский, принявший назначение, ввиду увольнения в отпуск военного министра генерал-майора Верховского, всего за три-четыре дня до этого, причем он поставил условием, что он будет исполнять исключительно военно-технические обязанности и в политическом отношении будет лишь исполнять прямые предписания и указании Временного правительства. Он отказался принять на себя военно-политическое руководство в обороне против предполагавшегося выступления большевиков.
Естественнее всего было возложить эти обязанности на министра-председателя, который был в то время и верховным главнокомандующим, — на Керенского. Ему было поручено Временным правительством организовать при Главном штабе надлежащее военное командование, не стесняясь, если бы это понадобилось по условиям момента, произвести необходимые личные перемены. Были высказаны мнения относительно отдельных лиц в Главном штабе.
24-го Керенский доложил, что все в штабе и гарнизоне налажено и что он не нашел нужным произвести какие-либо перемены лиц. Главные и руководящие обязанности в военном отношении были возложены на полковника Полковникова и генерала Багратуни…
24-го октября мы разошлись рано… во втором часу ночи. Все члены Временного правительства, кроме Керенского, — по квартирам, Керенский ушел в Главный штаб.
Вернувшись к себе, я еще провел часа полтора в кабинете, подготовляя план занятий на следующий день… Распорядился разбудить себя в половине десятого…
Я был разбужен в девять утра.
Приотворив дверь, курьер министерства юстиции Михаил Александрович Тюрин негромким, учтивым, но и внятным и настойчивым голосом старался меня разбудить. Я спал крепко, заснувши только в седьмом часу утра.
— Господин
М. А. Тюрин, фигура интересная, заслуживающая особого очерка. Он служил курьером при министерстве юстиции, начиная с министерства Муравьева, и при всех министрах состоял личным камердинером при министре. То же и при министрах во время революции… С его, помощью я справлял все свое одинокое несложное хозяйство… Высокий, сухощавый, в одних усах, тугой на одно ухо, исполнительный, заботливый, умный и тактичный. По виду ему можно было дать и сорок пять, и шестьдесят лет… Прошел хорошую школу…
Напрасно я предлагал ему называть меня в домашнем обиходе по имени и отчеству…
— Скажите подать автомобиль, — сказал я, быстро поднимаясь с постели.
— Сказал, господин министр, чтобы не позже половины десятого был подан. Только мне ответили, что нет автомобилей. Этакое безобразие. Я все-таки сказал, чтобы вам автомобиль был подан непременно. Но, на всякий случай, велел лошадь подать. Будет подана.
За последнюю неделю с автомобилями были нелады, как, впрочем, и во всем… Все как-то скрипело и разваливалось… Подавали не вовремя, и почти всегда разные, нередко неисправные. Автомобиль, прикомандированный к министерству юстиции в мое личное распоряжение, без достаточного повода и подозрительно долго чинился. Экзекутор жаловался, что ничего не может сделать…
В десять без четверти был подан автомобиль.
Я прошел в кабинет, чтобы захватить по привычке тетрадку своего дневника, с которой я не расставался с утра до ночи, вписывая в нее все встречи и вкратце все разговоры.
Вынул ее из ящика письменного стола, и вдруг мысль, неожиданная и настойчивая: «А не последний ли наш день сегодня?».
Она сразу вылилась в окончательное решение. Я вынул из того же ящика другую тетрадку дневника — уже исписанную, пачку писем, частных и по должности, но адресованных мне лично, моя заметки, сложил все это в один пакет, огляделся в кабинете и засунул пакет в большую кучу старых газет, лежавшую на выступе книжного шкафа сзади письменного стола…
Оттуда после нашего ареста мой секретарь и добрый товарищ Д. Д. Данчич, по моей просьбе, вынул этот пакет и отнес одному моему другу…
Хотя я и был уверен, что Тюрин ошибся, что меня вызывали не в Генеральный, а в Главный штаб, но все-таки заехал сначала в Генеральный — благо это рядом. Там не оказалось никого.
Я проехал к Главному штабу. Он расположен, как известно, справа от Зимнего дворца, если стоять к последнему лицом.
Подъехал, вышел из автомобиля, подошел к подъезду и все понял.
У подъезда не было никакой охраны. Каждую минуту в подъезд входили и выходили из него поодиночке и группами военные лица всех чинов и родов оружия. Дверь его казалась настежь открытой, и только колебаниями своими выдавала, что она не открыта, а постоянно открывается, не успевая закрыться.
Я вошел, никто меня не знал, но никто не спросил меня при входе.
По лестнице в два марша непрерывно подымались и спускались солдаты, офицеры всех чинов, реже юнкера. Лица хлопотливые и сосредоточенно-встревоженные.