Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде
Шрифт:
Кто это сообщил — не помню.
Дали знать охране…
Вошел Пальчинский, доложил: казаки желают побеседовать с Временным правительством, пришли два офицера, один из них командир.
Просили войти.
Вошел казачий полковник, кажется. С ним еще офицер.
Спрашивают, чего хочет Временное правительство.
Говорили Кишкин и Коновалов. Мы стояли вокруг. Изредка то тот, то другой вставлял свое слово.
Говорили то же, что юнкерам.
Полковник слушал, то поднимая,
Ничего не сказал. Вздохнул, и оба ушли, — ушли, мне казалось, с недоумением в глазах… А может быть, с готовым решением…
Вошел Пальчинский, доложил: казаки покинули дворец, ушли, говорят — не знают, что им тут делать.
Ну, что же! И Ушли так ушли! Мы уже ничему не удивлялись. И настроение наше от этого не переменилось…
Была тишина, теперь опять началась стрельба…
Вдруг где-то в самом дворце возник какой-то тревожный шум, одиночные выстрелы, — и опять все смолкло.
Вошел Пальчинский. Оказывается, во дворец ворвалось человек 30–40 большевиков с ружьями и револьверами. Все обезоружены и арестованы. Отдали орудие без сопротивления. «Большие трусы»…
Опять у нас тихо. Перебрасываемся отдельными словами…
Входит Пальчинский: юнкера Михайловского училища ушли и увезли четыре пушки… Наши защитники редеют…
Опять тревожный шум во дворце, но ближе, чем первый. Голоса, крики, топот ног, следом выстрел, опять какой-то сложный шум и — тишина. А за стенами дворца ружейные выстрелы, — звучат заглушенно, но четко.
Кто лежал или сидел — вскочили.
— Что такое?
— Бомбы.
Топот ног у двери, Раскрылась, — ввели к нам двух юнкеров. По лицам течет кровь.
Кишкин подал медицинскую помощь.
Отвели в смежную комнату. Ранены легко…
Оказывается, во дворец забрались несколько матросов и с верхней галереи в зале-коридоре сбросили две бомбы. Бомбы плохонькие. Матросы арестованы. При аресте отняты у них еще две бомбы, которые они не успели сбросить. Их держали в руках Пальчинский и Рутенберг.
Их осмотрели Маниковский и Вердеревский.
— Эти не плохие, — сказал Маниковский, — и обе заряжены.
Бомбы уложили в соседней комнате.
Опять тихо. Опять мы разбрелись по насиженным местам…
Стрельба снаружи — это уже не в счет: это — аккомпанемент к тишине…
Кто-то вошел и доложил: женский батальон ушел, сказали: «Наше место на позициях, на войне; не для этого дела мы на службу пошли»…
Первое радостное сообщение за весь день…
Опять шум во дворце, отдаленный… Замер…
Пальчинский доложил, что охрана приняла толпу большевиков за ту депутацию, которая должна прийти из думы, и впустила ее во дворец. Когда ошибка была обнаружена,
— Сколько же их?
— Человек сто…
Зимний дворец наполнялся, но не нашими защитниками…
И какая охрана; вооруженных людей принимают за депутацию из думы!.. Странно!..
— Необыкновенные трусы, — закончил рассказ Пальчинский, — напасть не осмелятся. Продержимся до утра!..
Да, конечно, трусы. Ну, а где ж те — умные, храбрые, стойкие, которые должны охранять свое правительство… Они… Они… «изолируют» большевиков… Это — мысль-ощущение в дремоте… Я задремал…
Вошел кто-то. Кажется, начальник нашего караула. Доложил, что юнкера — не то павловские, не то владимирские — ушли.
Приняли к сведению равнодушно… Защитников у нас становится все меньше и меньше…
По телефону разные люди, от разных учреждений передавали нам сочувствие и «советовали»… продержаться до утра…
Подробностей рассказывать не буду, — теперь еще не время для опубликования воспоминаний полностью…
Стрелка приближалась к двенадцати часам ночи.
Нам доложили, что часть юнкеров Ораниенбаумской школы прапорщиков ушла…
Сколько же осталось у нас — Временного правительства Российской республики — военной силы? Не все ли равно?!. Чем меньше, тем, пожалуй, лучше в нашем положении, когда на победу нет никакой надежды: можно избежать бесцельного кровопролития и легче определить тот момент, когда можно сдаться, уступая очевидному перевесу в силе, без кровавых жертв…
Часу в первом ночи, может быть позже, мы получили известие, что процессия из думы вышла. Дали знать караулу…
Опять шум… Он стал уже привычным… Опять, вероятно, ворвались большевики и, конечно, опять обезоружены…
Вошел Пальчинский. Конечно, это так и оказалось. И опять дали себя обезоружить без сопротивления. И опять их было много…
А сколько их уже во дворце?.. Кто фактически занимает дворец теперь — мы или большевики?..
Около двух часов меня вызвали к телефону. Один из личных друзей.
— Ну, как вы там? — спросил он в заключение короткого разговора.
— Ничего, бодры.
Вернулся к своему месту, улегся на диване… Опять тишина, даже выстрелов не слышно…
И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы, — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец…
Кто лежал или сидел, вскочили и все схватились за пальто…