Ола
Шрифт:
Вначале молча сидел. Тихо-тихо, как мышка. Потом вдруг подвывать начал. То «О-о-о-о-о-о!», то «А-а-а-а-а!», а порою и вовсе «Ы-ы-ы-ы-ы-ы!». Даже страшно мне стало. А затем выходит. В коридор. Думал вначале, в нужный чулан собрался (в самом конце коридора чулан этот), так нет. Постоял, позавывал, потом чего-то скрипнуло…
И нет его! Ни шагов, ни вытья. Сгинул – а куда? Допустим, гулять его пустили, дверь коридорную открыли. Но он туда даже не подходил, возле своей двери постоял. И пропал – с концами.
Уже под утро вернулся. Сперва скрипнуло, затем дверь комнаты открылась, а потом «О-о-о-о-о-о!».
Ну
А по саду народ всякий ходит, на меня не смотрит даже. Ну, мавры, что дом сторожат, ну, слуги (этих по одежке пестрой сразу узнать можно). Служаночка пробежала, козочка (она-то как раз на меня взглянула!). Это понятно. А потом появился дядька в балахоне темном да с книгой под мышкой. На подбородке – борода козлиная, на носу – окуляры. Следом – такой же, только без бороды, зато тоже с книжкой. И чернильница при поясе. На меня не взглянули, прямо в дом пошли. А следом – еще один.
Вспомнил я – школу тут его сиятельство открыл. Да только не для детишек сопливых, видать, эта школа!
…И сразу же увиделось. Собрались все эти умные в том садике, где фонтан, выкатили к ним маркиза в кресле, а его сиятельство им: «Буль!» Они и записали. Он снова: «Буль!»
Смехота, конечно. Только не до смеху мне было.
…Особенно когда меня из сада этого позвали. Погулял, значит, и будя. А как понял, куда меня ведут…
– Садитесь, Игнасио. Я сейчас…
Вежливая она, сеньора маркиза, Галатея которая. Вроде бы как извиняется.
В ту самую комнатку меня привели – в маленькую, с окошком узким. И ее сиятельство там же – в кресле, у столика. На столике, рядом с ампольетами [42] , бумага, письмо вроде, а ее сиятельство это письмо читает.
Она читает, я жду. Это вроде как у коррехидора на допросе или у судейского какого. Не сразу говорить начинают – томят. Чтобы, значит, помягче стал. Помягче – да поразговорчивей.
– Я попросила вас задержаться, Игнасио. Надеюсь, вы не в обиде.
Ага, уже дочитала. И снова извиняется.
[42] Ампольеты – песочные часы.
– Да чего уж! – руками развожу. – Какие тут обиды, ваше сиятельство!
И рожу делаю – вроде совсем дурак. И тут поглядела она на меня глазами своими зелеными……И сразу язык к гортани прилип.
– Ваши деньги, Игнасио. Возьмите.
И на стол кивает. Как же я не заметил? Вот они – мои два эскудо, на подушечке бархатной, гербами кастильскими сверкают.
Встал я, к столику подошел.
Странное дело! Обычно эти благородные сами не расплачиваются. На то у них секретари есть или просто слуги. А Галатея не побрезговала.
И только когда я эскудо эти рукой сгреб, понял – не так что-то. С монетами все в порядке (тяжелые, даже края не обрезаны!) и со мною пока – гоже.
…Или нет? Словно слабость какая-то накатила, и булавка с камешками синими, что у меня за воротом, тяжеленной сделалась.
– Сеньор Кихада неподалеку отсюда, на постоялом дворе «Меч Сида». Напишите ему!
И снова на меня посмотрела – прямо в глаза. Ох, и плохо же мне стало. Наивный я человек, если думал моего Дона Саладо от этой зеленоглазой спрятать!
– Если надо, могу позвать писца. Продиктуете.
– Обойдусь как-нибудь, – вздохнул я,
Даже дернуло меня, когда она рассмеялась.
– Согласна! Да что с вами, Игнасио? Неужели вам кажется, что сеньору Кихада здесь нанесут какую-нибудь обиду?
– Да не кажется мне, ваше сиятельство. (Кажется – это если никакой уверенности нет.) Перо уже в руке – большое, чуть ли не павлинье. И что делать? Не писать? Так на веревке идальго моего притащат.
[43] Испанские дворяне плохо владели грамотой.
Написал. Расписался, аккуратно так, буквочка к буквочке: «Игнасио Гевара», на ампольеты поглядел…
Сыплется в ампольетах песочек – песчинка песчинку догоняет.
А может, еще успеет мой рыцарь удрать? Или сообразит чего? Мечом-то он работать умеет, сам видел!
– Хорошо.
Сложила она письмо, в руке подержала. Положила.
– Я хотела бы, чтобы вы, Игнасио, пожили здесь еще некоторое время. Вам будут платить тридцать мараведи в день, а делать ничего не придется.
Угу…
Улыбнулся я, встал.
– Пикаро я, ваше сиятельство. А пикаро – они народ вольный!
– Знаю! – оборвала она меня – резко так, решительно. – Но пикаро тоже служат, если срок не превышает год. От одного дня Святого Хуана до другого. Так?
Все верно! Как говорится, я служить исправно стану от Хуана до Хуана…
А ей-то кто сказал? И на что намекает? Что меня здесь цельный год солить будут?
– Так что вам, Игнасио, лучше остаться здесь. И лучше со мною не ссориться. Это ясно?
Тут с меня весь задор и сошел. Потому как и вправду ясно все стало. И с тем, что не выпустят, и чего с моими эскудо не так. Полное просветление наступило. Потому как не просто золотые на подушке этой лежали…
Эх, где же мои глаза-то были!
…а в петелечке вроде. Тоненькая такая петелечка – из волос человеческих…
Говорят, что у Кордовы,Если чуть на юг проехать,Ты увидишь пропасть Кабра.По краям там голый камень —Камень да земля сухая,Не найдешь и травки козьей.Днем туман стоит над Каброй,Даже солнца не заметишь,Ночью блещет свет холодный —Словно бы гниет там что-то.И болтают поселяне,Если выпьют в праздник вволю,Что не просто пропасть Кабра,А дорожка в преисподнюю.Будто сам Нечистый ходитВ ночь на Страстную субботуЧерез Кабру в мир наш грешный,Чтоб забрать лихие души.Но маркизе де КордоваНи к чему в Кордову ехать,Если Кабра под рукою —Дверь открыла – и шагнула.