Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания
Шрифт:
Снимок «срежессирован» О. Далем.
На нем (слева): И. Саджая, Ю. Кашин, Лиза, О. Даль, О. Эйхенбаум и А. Тигай.
Л. Гурченко (Юлия Джули) и О. Даль (Ученый) в кинофильме «Тень». 1971 г.
В роли Тени и Ученого в кинофильме
Монтажи О. Даля для домашней газеты. Май 1971 г.
В роли Валентино в телеспектакле «Два веронца». ЛенТВ, 1972 г.
О. Даль (Двойников), Л. Малеванная (Жанна) в спектакле Театра имени Ленинского комсомола «Выбор». 1972 г.
Фотопробы на роль Лаевского, снятые в день, когда О. Даль заболел пневмонией. Июнь 1972 г.
Фотография Лизы, присланная О. Далем с натурных съемок «Земли Санникова».
В роли Ивана Лаевского в кинофильме «Плохой хороший человек». 1973 г.
<…> P. P. S. Лиза, бегемот для Олега.
Текст гласит: «Я принадлежу только тебе».
Преподнеси ему при удобном случае.
На протяжении многих лет я видела, как Олег относился к животным. Любящие их люди ни одну собаку не пропустят без какого-то особого взгляда. Так уж у них бывает. Если даже на экране телевизора промелькнет какой-то зверек, сразу делается приятно на душе. А Олег всегда смотрел «В мире животных» и «Клуб кинопутешествий», особенно когда появился цветной телевизор. При нашей скудости впечатлений от «вольных поездок» и возможностей осуществления таковых, он никогда не упускал случая посмотреть на зверей и страны, откуда они родом, если, конечно, не был сильно занят.
Частенько Олег вспоминал свои детские впечатления о сборнике Сетон-Томпсона «Рассказы о животных». Он очень любил эту книгу, и мы с ним много о ней говорили, потому что в памяти моего детства она тоже оставила свой след. И мне, и Олегу нравилось в Сетон-Томпсоне то, что он пишет без особенных излияний, но очень точно, и при этом никогда не возникает сомнения в искренности его отношения к зверям и птицам.
Кроме того, Олег был большим поклонником и ценителем Джеральда Даррелла, книг которого тогда, также как и сейчас, не было в свободной продаже. Я таскала ему из библиотеки все подряд. Приносила очередную вещь, он проглатывал ее, хохотал и обожал этого автора и человека.
Вообще я думаю, что если бы мы дожили до нормальной жизни и смогли купить, построить или снять какой-то домик на природе, то наш двор очень быстро оброс бы
В силу того что Олег часто ездил по стране на съемки, гастроли и встречи со зрителями, ему доводилось бывать во многих городах, знаменитых своими зоопарками. Однако думаю, что в таких случаях он бывал так занят, что даже не мог выкроить время на их посещение. Зато я, например, точно знаю, что ни ленинградский, ни московский зоопарки Олег, как это принято, не посещал. То есть он, конечно, бывал там в мальчишеские годы, но потом, став взрослым, перестал ходить в эти жестокие заведения с отвратительно содержащимися животными. Помню как-то в очень ясный хороший день мы отправились с ним вдвоем в ленинградский зоопарк, находившийся буквально в двух шагах от нашего дома. Но посмотрели только нескольких забавных зверюшек и великое множество красивых птиц, разгуливающих на воде и возле воды, даже не дойдя до хищников, мечущихся в своих клетках. Потом мы заходили туда еще раза два, но я не знаю, с каким сердцем должен стоять человек (или даже ребенок) перед клеткой, где мучающийся неволей разъяренный леопард, или тигрица, или еще кто-нибудь носится из угла в угол. Мы с Олегом этого выдержать не могли, поэтому если и бывали с ним в зоопарке, то очень коротко и там, где, посмотрев на животное, можно понять, что ему хорошо и весело.
Как «художник-анималист» Олег зарекомендовал себя, нарисовав прекрасный Кенькин портрет — очень точно и похоже. Наверное, он мог бы много рисовать, если бы прожил больше. Возможно, отдавал бы этому большую часть своего времени. А так он просто иногда брал в руки карандаш или фломастер и мог набросать этюд на любую, нравящуюся ему тему: вид из окна, Кенька, лики святых, автопортрет… Может быть, когда-нибудь он обратился бы к серьезной, настоящей живописи, а так эта его страсть была «живописью между прочим». Даже не могу назвать его авторитеты среди известных и безвестных художников: альбомы репродукций Олег никогда не коллекционировал, а специального разговора на эту тему у нас не было.
Разве что такой эпизод…
Когда мы въехали в нашу последнюю квартиру, выяснилось, что у нас должным образом не законопачены оконные рамы, в результате чего при первом сильном морозе начинают замерзать стекла. И я сказала Олегу:
— Слушай, давай позовем одного дядьку — я его знаю; он так законопатит швы и щели, что ничего не будет замерзать, а то ничего не видно даже у тебя в кабинете.
— Нет, нет! Ни в коем случае! Ты что!.. Мороз — такой замечательный художник… Рисует такие узоры потрясающие. А потом еще солнце дополняет. Нет-нет! Не надо никакого дядьки, я это все люблю очень! А на что же мне тогда смотреть?..
И не стали никого звать. Так у нас каждую зиму окна и замерзают по требованию Олега.
Если бы у него было простое, нормальное существование!.. Он же все время жил в каком-то бешенстве. У него бывали очень редкие часы, когда он вдруг становился спокойным и ровным человеком. Таких дней надо было ждать просто как не знаю чего, а в прочие он приходил домой в яростном состоянии. И мне кажется, что это больше чем что-либо другое привело его к такой ранней смерти. Потому что человеку находиться все время в таком вот состоянии напряжения и ярости ужасно трудно. Даже не злости. Он не был злым. Это было именно сжигающее внутреннее бешенство. Он вынужден был общаться с людьми, приводившими его в такое состояние всюду: на съемочной площадке, в троллейбусе, где угодно. Со знакомыми и незнакомыми. И Олег не был защищен от всего этого. Если я, например, выхожу на улицу и чувствую, что сейчас на меня будет все действовать, то «достаю» откуда-то «броню» и надеваю ее. Мне легче, и нервная система у меня сохраннее. Она не такая обнаженная, как это было у Олега — у него не было возможности закрыться. И это стало для него отчаянным положением в жизни.