Олег Рязанский
Шрифт:
Он тихо вздохнул, стараясь не разбудить жену. Самое странное, это он знал: жена любит его, даже, можно сказать, очень любит. Ровно, сильно. По-своему. И детей рожает исправно. Без криков, охов, волнений, продолжая хлопотать по дому чуть ли не до самых родов. Дети рождались крупные, спокойные, молчаливые и прожорливые. Жена кормила их сама, от того груди у неё после третьих родов стали большими и обвислыми.
Мысль о белой груди жены с едва заметными голубыми жилками взволновала, он приткнулся к тёплому боку. Жена что-то пробормотала, повернулась, приоткрыла глаза. Бог ведает, что она углядела в полумраке,
Уже в полудрёме он подумал, что напрасно так волнуется Олег Иванович, — сделан важный шаг на пути объединения всех сил Руси против Орды. Так в начале ледохода, когда уже треснул припай у берегов, но ещё могут ударить ночные морозы, пробуждающуюся весну ничто не повернёт вспять. Непременно вскоре двинутся вниз по течению льдины, громоздясь друг на друга, унося с собой всё, что накопилось за зиму.
Глава сорок первая
Алёна носила свой большой живот легко и весело. Мысли о том, что там зреет крохотный Степан и что теперь она никогда с ним не разлучится, наполняли радостью.
Пригода немного завидовала. Сколько времени была она близка с Юшкой, чуть ли не с шестнадцати лет — и только раз шевельнулась в ней жизнь. Тогда Пригода, после долгих раздумий и терзаний, пошла к бабке-знахарке и скинула плод, выпив каких-то настоев. Её два дня трясла лихоманка, корячило так, что хоть криком кричи. Но самое страшное было потом, когда она узнала: больше не будет у неё детей. Постепенно боль притупилась, помог Юшка, ласковый и заботливый.
И вдруг Алёна, худая, измождённая после всех страданий, монастырских постов, изнуряющих покаяний, чуть ли не в первую ночь со Степаном зачала!
Но больше, чем завидовала, Пригода радовалась за подругу. Она заботилась об Алёне, угождала и голубила, как старшая сестра.
Юшка дважды ездил в Москву, искал следы Степана. Но всё было безрезультатно. Даже вдова Семёна Мелика, искренне расположенная, ничем не смогла помочь.
Днём по-весеннему припекало солнце, дорога раскисала, поэтому Юшка решил возвращаться из Москвы ночью, по морозцу, с одной лишь днёвкой. Конь у него за несколько дней, проведённых в Москве, отдохнул, лихих людей Юшка не боялся. Волновало, как там без него управляются женщины. Наверное, поэтому, забежав перед отъездом к Настасье Меликовой, он рассказал о беременности Алёны и об их неопределённом положении на монастырском подворье.
— Когда ей рожать?
— Не знаю, — растерялся Юшка.
— Ох, мужики, мужики, — покачала укоризненно головой Настасья.
— Слышал, Пригода с ней шушукалась, вроде, о конце лета говорили...
— И ты всё это время собираешься держать их на монастырском подворье?
— Там безопасно. И стряпуха к Алёне с лаской.
— Алёна — кто? Боярская дочь. И Степан твой хоть и в опале, но боярский сын. Значит, рожать она должна и жить, как ей от рождения предназначено. Может, и глупым тебе покажется мой совет, но только не вижу я иной возможности, как в Рязань вам возвращаться, боярину Корнею в ноги падать и всё ему, как на духу, рассказывать.
— Я его чуть не зарубил, когда Алёну вызволяли из монастыря, — угрюмо сказал Юшка. — Не простит боярин.
— Но не зарубил же! Время нынче такое — вчера в поле на
Юшка задумался. Стоять на коленях перед Корнеем страсть как не хотелось. Но вдова была права: лучше уж в Рязань податься, чем по разным подворьям мыкаться.
— А может, к Олегу Ивановичу? Я как-никак его однажды спас. Он у меня перед седлом полумёртвым лежал, я его своей спиной от татарских стрел заслонял.
— Ты веришь в княжескую благодарность? — спросила Настасья и, не дождавшись ответа, пояснила: — Уж на что Дмитрий Иванович на добро памятливый, сколько раз его в бою Семён собой загораживал, а... — Она махнула рукой.
Юшка знал, что после торжеств и поминовений никто больше не приходил, о вдовьих нуждах не спрашивал. Настасья не бедствовала — Семён оставил достаточно добра, чтобы до конца жизни вдова могла жить, как великая боярыня. Но ведь одно дело достаток, другое — память...
— Мы с тобой да со Степаном всего несколько раз виделись, но в тебе больше участия, чем... — Настасья помолчала и твёрдо закончила: — В великих князьях. Так что мой тебе совет — падай в ноги боярину Корнею.
Всю обратную дорогу в Тверь Юшка обдумывал этот разговор. Но, однако, в Рязань пока решил не возвращаться — кто его знает, как встретят попы и монахини сбежавшую из монастыря послущницу, нагулявшую пузо?
Дома, отмывшись и отдохнув, обласканный и размягчённый, он решился. Вечером запер на два засова дверь каморки, где ютились Пригода и Алёна, завесил под удивлёнными взглядами женщин окна рядном и велел Пригоде принести заветный пояс, что был спрятан в женских одеждах. Потом подпорол ножичком пояс и высоко его поднял. Из потаённых карманов и кармашков хлынули, сверкая в лучах светильника, кольца, браслеты, ожерелья, перстни, диадемы, золотые монеты и неоправленные самоцветы.
Алёна и Пригода как зачарованные смотрели на неожиданное изобилие драгоценностей.
— Вот, девки, почитай, десять с лишком лет мы со Степаном собирали: мечтали осесть в Дебряновке, как только получит он боярскую шапку. Осесть, отстроиться, кабальных накупить, закупов перекупить, вольных пригласить. Всё проклятый Пажин поломал. — Юшка поворошил пальцем жуковинье.
— И ты молчал? Даже мне ничего не сказал! — вскинулась Пригода.
— Не моё это, Пригодушка.
— Выходит, Степан мне не доверял?
— Доверял. Жизнь свою доверял, и не единожды. А это... ну, как бы негаданную радость мы вам готовили.
— Успокойся, Пригода, — улыбаясь одними глазами, сказала Алёна. — Ты же знаешь, у мужиков любовь иногда нелепо проявляется!
Юшка насупился — кто его знает, как понимать эти загадочные слова. Но решил не обижаться.
Девушки принялись перебирать сокровища.
— Ладно, девки, я вам не для того это показал, чтобы вы тут как сороки блестящие камушки рассматривали да охали, — сказал строго Юшка. — Нам надо решить, где мы будем жить так, чтобы маленького Степана родить, и растить сподручно, и большого Степана, если я его вызволю, не опасаясь, поселить.