Олег. Путь к себе книга вторая
Шрифт:
– Я человек достойный, верующий, а не мормышка какая-нить. Где поставлен, знать там и быть должон.
Отец Ануфрий улыбнулся:
– Вот и славно. Значит, Олаф, принимай помощника.
Я поражённо молчал. Отец Ануфрий направился к выходу. Около двери обернулся и перекрестил нас:
– Храни вас Господь. Скоро собор. Пойду готовиться, – и вышел.
Я повернулся к деду Анисиму. Тот, прищурившись, смотрел на меня.
– Дед Анисим, ну вот тебе-то, зачем нужно быть моим помощником?
– А я и не твой помощник, я помощник настоятеля! Должность у меня такая и я ею горжусь. Понял? А
– Ага, ага, – усмехнулся я. И подумал: «Должно быть, его Фивий прислал шпионить за мной. Пусть себе. Мне он не мешает. Тем более отец Ануфрий почему-то считает, что так и должно быть. Хотя его можно понять».
Дед Анисим отвернулся и вновь принялся перебирать одежду в шкафу. Я ждал. Наконец, он вытащил белоснежную ризу, ворот, рукава и грудь которой украшали золотые узоры. Бережно положил её на кровать.
1
О том, почему дед Анисим зовёт Олафа Линзой, читайте в первой книге «Олег. Путь к себе».
– Вот это надоть одевать. А то, что ты достал, не к месту. Понял?
Я кивнул.
Дед Анисим осторожно взял с кровати, выбранную мною одежду и аккуратно повесил её в шкаф. Затем взял стул и потащил его к верхним антресолям. Кряхтя, забрался на него и открыл дверцу верхнего шкафчика.
– Поди сюды, – позвал меня.
Я подошёл.
– Во! Держи клобук 2 , – он нахлобучил мне его на голову.
Я ничего не ответил. Отошёл к столу, снял и положил.
2
Клобук – головной убор монашествующих, который носят после пострига. Он изготавливается в виде цилиндра (камилавки), зауженного в нижней части по обхвату головы и постепенно расширяющегося кверху. На клобук нашивается намётка – покрывало длиной до середины спины и груди, которое состоит из трёх частей. Ношение головного убора допустимо как на богослужениях, так и во внебогослужебное время. В монашеской традиции клобук считается шлемом спасения и покровом послушания. Ношение такого головного убора – знак согласия инока отказаться от своей воли и подчинить её духовному наставнику.
– Куды! Куды на стол кладёшь?! Вот нехристь! – он так взвизгнул, что я машинально схватил клобук со стола.
– Ну что ты визжишь, дед Анисим? Ты это мне брось, а то вмиг уволю с должности, – пригрозил я.
Дед притих, только недовольно насупился.
– А кто головной убор на стол кладёт? Приметы не знаешь? Клобук на столе – к ссорам и разладу в доме. На собор собираешься, важные вопросы решать, а такое вытворяешь, – забубнил он.
– Предрассудки всё это!
– Тебе все предрассудки! Может, тебе и вера предрассудки?
Я ничего не ответил вздорному старику, чего зря спорить. Времени было мало, надо собираться. Быстро облачился в соборную одежду. Надел клобук. И повернулся к деду Анисиму.
– Ну, как? Нормально?
Он хлопотливо забегал вокруг меня,
– Вот. Теперяча хорошо. Да, – и прищурил один глаз, – ну-кась покрутись!
Мне стало смешно, но я повернулся.
– Хорошо. Готов?
Я улыбнулся.
– И не лыбся! Посурьезнее лицо-то сделай! Сам брат Климентий, я слыхал, будет!
– Дед Анисим! Выбирай выражения! – рассердился я.
Он крякнул:
– А что я такое сказал-то?
– Всё, мне пора, – прекратил я спор.
– Ну, коли пора, так пошли.
– Куда пошли?!
– Как куды? В залу.
– А ты зачем? Жди меня здесь.
– Как это здесь, – подскочил на месте Анисим. – Я здесь, а ты там нагородишь без меня невесть чего? Нет уж. Моё место рядом. Так что я от тебя не отстану! И отец Ануфрий наказал везде помогать.
Я растерялся. Быть постоянно с дедом Анисимом не входило в мои планы. А уж тем более сейчас, на соборе. У него же никакого уважения ко мне. Ещё ляпнет что-нибудь.
Старик словно прочитал мои мысли:
– Да не конфузься, я при посторонних себя блюду. Ты меня и не заметишь, а если что, я тихонько на ухо шепну. Тебе же лучше, Линза!
– И прекрати называть меня Линзой, – сурово сказал я.
Дед Анисим хмыкнул.
Ладно, надо идти. Я посмотрел на браслет, до начала собора оставалось двадцать минут. А через пять минут выйдет на связь брат Климентий. Что-то решил Святейший Синод?
– Пора, – сказал я.
Дед Анисим кивнул, кинулся к нише, где хранился настоятельский жезл, и торжественно вручил его мне, потом засеменил к двери, открыл её и посторонился, пропуская меня вперёд.
Конференц-зал или как в монастыре его назвали соборный зал, находился в том же здании, что и покои настоятеля, от них в зал вёл длинный, узкий коридор. Одна сторона его была глухая, а другую прорезали узкие высокие окна, за которыми виднелась широкая дорога, убегающая через монастырский мост надо рвом в горы. Слева от дороги чернели убранные поля, дальние края которых тонули во мгле надвигающейся ночи, а справа за белой стеной, опоясывающей монастырь, до самого подножья гор жались друг к другу дома поселенцев.
Коридор привёл нас к массивной дубовой двери. Тут же вдоль стен справа и слева стояли простые деревянные скамьи.
– Зачем тут скамейки-то, дед Анисим?
– Как зачем? Приёма, чтоб ждать. Мало ли у кого какое дело к настоятелю.
На двери в рамочке на чёрном фоне золотыми буквами было написано: Соборный зал Богоявленского уральского монастыря. Приём настоятеля монастыря по четвергам с 15:00 до 18:00 строго по записи».
– Ясно, – буркнул я и подумал: «Ещё забота».
Я взялся за ручку двери, но остановился и обернулся к деду.
– А что, дед Анисим, отец Окимий сам всех принимал или ему заместитель помогал?
Дед Анисим замялся, видно было, что ответ ему был не по душе, но всё-таки сказал:
– Конечно, и помощник может управиться. Тока человеку-то приятно внимание и забота настоятеля, а не кого-то там.
– Кого-то там? – хмыкнул я. – С каких это пор ты стал так пренебрежителен к брату Фивию? Помнится, он твой первый друг.
У деда Анисима покраснел лоб и кончик носа, он открыл было рот, чтобы ответить, но ничего не сказал и отвернулся.