Олеко Дундич
Шрифт:
Алекса и Ходжич разместились вместе в одной из небольших землянок, расположенных рядом с землянкой поручика Ганса. Тут-то Алекса и пожалел, что расстался с кавалерией.
— Живём в норах, как мыши, Пайо! — сказал он и запел песню “Ни заря, ни белый день…”.
— Ты что, с ума сошёл? Замолчи! — разорался поручик Ганс. — До русских окопов всего какая-нибудь сотня метров. Там всё слышно, что ты поёшь. Они узнают, что вместо тирольцев пришли другие, худшие солдаты…
— Это ещё как сказать, господин поручик. Мы ещё только пришли. Увидим.
— И смотреть тут нечего! Наше дело подчиняться —
Поручик Ганс хотел добавить что-то ещё, но, услышав залп, который дала австрийская артиллерия, испуганно бросился на землю. Алекса, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказал вполголоса:
— Что касается офицеров, то уже известно, которые храбрее.
Проходили дни, недели, наконец, месяцы, но никаких событий на фронте в Галиции не происходило. Кроме коротких артиллерийских дуэлей на рассвете, не случалось ничего, что могло бы оживить однообразную окопную жизнь солдат. Большую часть времени они проводили за игрой в карты. Время от времени поднимался шум из-за исчезновения какого-нибудь чешского солдата. Поручик Обадал, проводивший целые дни с Алексой и Ходжичем, только загадочно улыбался, когда его спрашивали о том, что происходит в чешском полку.
— Беднота ищет лучшей доли, — отвечал он. — Какое моё дело, о чём думают солдаты. Для этого существует разведывательная служба. Да и в России много бедноты.
На этом объяснении разговор обрывался. Собеседники поручика никак не могли понять, что он хотел этим сказать.
Весна 1915 года не принесла никаких перемен в жизни Алексы. Первое время велась перестрелка, а потом и она прекратилась. На австрийский артиллерийский огонь с русской стороны больше не отвечали. Австрийские офицеры объясняли это бедностью русских. Поручик Вацлав (так Алекса и Ходжич стали называть Обадала) по своему обыкновению не возражал.
— Конечно, беднота, — говорил он, — хоть земля у них и богаче нашей.
Окопная жизнь надоела Алексе. Когда однажды между окопами появился обезумевший от выстрелов белый конь — он словно с неба упал на ничейную землю, — Алекса не выдержал. Он не сводил глаз с гордого коня, метавшегося между окопами. Из обеих траншей солдаты высунули головы и смеялись, ещё больше пугая бедное животное.
Алексу словно толкнули, он выскочил из окопа и побежал к коню. В несколько прыжков он оказался возле коня и в следующий момент уже был на его спине. Громким “ура” обе траншеи приветствовали его поступок. Никому из русских и в голову не пришло снять из трёхлинейки горделивого всадника, который, похлопывая коня по шее и стискивая коленями его бока, направился к австрийской стороне. Вдруг Алекса громко вскрикнул — конь одним махом перескочил австрийскую траншею и галопом помчался в тыл.
Почти все русские вышли из окопов. Они следили взглядами за Алексой, исчезавшим вдалеке, и их широкие лица сияли от удовольствия. Они повторяли:
— Молодец, атаман, настоящий джигит! Услышав неожиданный шум, поручик Ганс, с достоинством уплетавший в землянке своё любимое блюдо — жареный картофель, схватил карабин и выбежал из землянки. Он вообразил, что уже началось давно ожидавшееся русское наступление. Недолго думая, он стал целиться. Вдруг на левое плечо его легла чья-то железная рука.
— Доброе утро, коллега, —
Вздрогнувший от такой неожиданной вежливости, поручик Ганс опустил карабин и удивлённо протянул руку. Тем временем русские скрылись в окопах, а Алекса уже давно заехал в ближайший лесок.
То, что происходило на лесной поляне, было одновременно и смешно и грустно. Алекса обнимал коня, в следующую минуту пускал его в бешеный галоп, потом соскакивал с него и, держась за гриву, бежал рядом, затем несколько раз подряд перескакивал через него, и так продолжалось без конца.
Почти весь штаб, который размещался в шатре на другой стороне поляны, наблюдал за этой игрой. Генерал приказал одному из младших офицеров прекратить это дурачество Офицер пошёл к Алексе и стал кричать. Когда это не помогло, он вытащил пистолет и выстрелил в воздух.
Алекса тут же остановил коня и выкинул последний трюк. Он трижды похлопал белого коня по крупу, и тот, к великому удивлению всех присутствовавших, послушно лёг на землю. Зрители удивились ещё больше, когда Алекса встал на колени, нежно обнял коня и поцеловал его в чёрную звезду на лбу. После этого он опять похлопал коня. Конь встал, и Алекса направился к офицеру. Минутой позже он уже стоял перед генералом, который с явной симпатией наблюдал за всадником и конём.
— Что это значит? — спросил генерал. Алекса в нескольких словах объяснил ему всё.
— Хорошо, хорошо, мне всё ясно, — сказал генерал, — но я никак не могу понять, почему из тебя, пехотинца, получился такой прекрасный наездник.
— Я до войны был в кавалерии, — мрачно ответил Алекса.
— Так ты гусар?! Почему же ты тогда здесь? Как тебя зовут? Кто ты?
Генерал, очевидно, ожидал услышать какую-нибудь аристократическую фамилию, предполагая, что необузданный дворянчик был сослан в пехоту за какие-нибудь юношеские проказы.
— Я бывший кавалерийский, а ныне пехотный унтер-офицер Алекса Дундич.
— Дундич, Дундич, — задумчиво повторял гене рал. — А ты случайно не тот Дундич — серб, абсолютный чемпион страны по фехтованию?
— Именно тот, господин генерал! — ответил Алекса.
Генерал был очень удивлён. Но скоро выражение удивления на его лице сменилось весёлой улыбкой.
— Значит, это ты сбил спесь с фон Инна. Нельзя было этого делать, — лукаво продолжал генерал. — Ты знаешь, он дворянин. Нам, плебеям, можно только подчиняться. Значит, ты самовольно ушёл с позиции. Я могу тебя наказать. Но конь — это военный трофей. Поэтому тебя нужно наградить. Наказание и награда взаимно исключают друг друга. Возвращайся туда, откуда пришёл, и больше не выкидывай таких штук, как тогда с фон Инном и сегодня с этим конём.
Он явно был доволен своей последней фразой.
— Скажи своему командиру взвода, что генерал Циглер сам во всём разобрался, и поэтому пусть он тебя на сегодня оставит в покое.
Алекса поблагодарил, повернулся налево кругом и направился к передовым позициям. Сделав несколько шагов, он обернулся, поглядел на коня, которого держал поручик, и невольно свистнул. Конь встал на дыбы и так жалобно заржал, что у Алексы по спине пробежала дрожь.
— Смотри, накажу, шалопай! — крикнул ему генерал.