Олений заповедник

Мейлер Норман

– Это не настоящая причина.

– Да, – сказала она и посмотрела на него. – Кроме того, у нас с тобой не получится.

– Почему не попробовать?

Илена утратила спокойствие.

– В самом деле, почему не попробовать? Что теряешь?

От досады он чуть не сказал: «Что ты-то теряешь?», но промолчал.

Они договорились о компромиссе. Илена остается в Дезер-д'Ор, и они будут видеться когда захотят – если на то пошло, хоть каждый день.

– Ты сможешь делать что хочешь, – сказала Илена, – и я буду делать что хочу.

– Отлично, – сказал Айтел. – Если тебе нужны деньги…

– Мне хватит на какое-то время того, что есть, – скромно сказала

она.

Это оказалось действительно лучше того, что он мог ожидать. Иметь ее и в то же время не быть связанным. «Она мудрая женщина, – подумал он, – понимает, как поступать, чтобы ничего не испортить». Айтел настоял на том, что заплатит за неделю вперед за ее номер, и в тот вечер, проводив Илену до отеля, спал один. Как только она вышла из дома, он понял, что ждал этой минуты. В каждом его романе наступал момент, когда ему хотелось остаться одному, – к счастью, она понимала это.

Айтел заснул с мыслью, что сон на этот раз легко пришел к нему. Но через три часа он проснулся и уже не мог закрыть глаза. Долгое бдение до зари побудило его вспомнить всю свою жизнь, так что под конец он показался сам себе никчемнейшим человеком. Запах тела Илены по-прежнему был с ним – каким-то образом даже проник к нему в горло. Он почувствовал, как до боли напряглись нервы – словно вздернули на дыбу. Принять таблетку было слишком поздно, да в таком состоянии ему пришлось бы проглотить несколько штук. Айтел вылез из постели и стал пить. Но это принесло мало пользы – разве что хуже не стало.

Он обнаружил, что подумывает позвонить Илене и попросить ее приехать. Мысль о том, чтобы быть с ней, была не просто приятна, а казалась необходимостью: он не хотел в одиночестве дожидаться зари. Итак, он взял трубку, набрал номер ее отеля и попросил дежурного позвонить к ней в комнату. Долгие десять секунд она не отвечала; за это время по тому, как сдавило сердце, Айтел понял, каково ему будет, если ее в такой час не окажется в номере. Наконец она ответила. Он не мог быть уверен, но ему показалось, что Илена изображает отупение от сна.

– О, это ты, дорогой, – произнесла она, – что-то случилось?

– Ничего. – Он прочистил горло. – Мне просто захотелось услышать твой голос.

Ее ответ прозвучал необычайно мягко:

– Но, Чарли, в такой час?

Айтел закурил сигарету и произнес небрежным тоном:

– Послушай, ты бы не хотела приехать сюда сейчас, а?

Она ответила не сразу.

– Лапочка, я устала, – прошептала наконец Илена.

– Ну ладно, забудем.

– Ты не рассердился?

– Конечно, нет, – сказал Айтел.

– Я так спать хочу.

– Мне не следовало звонить. Ложись снова в постель.

– Мне не хватало тебя вечером, – сказала Илена. – Но завтра мы славно проведем время.

– Завтра, – повторил он. – Мне тебя тоже не хватало. – Сидел и смотрел на телефон. Почему-то он не мог избавиться от мысли, что у нее в комнате был мужчина.

К своему удивлению, Айтел обнаружил, что ревнует – ревнует Илену. Он столько лет не испытывал ревности, что это чувство показалось ему интересным, – да, собственно, любое чувство интересно. Тем не менее его словно подвергли пыткам. Мороз продрал его по коже при мысли, что Илена стонет от удовольствия, которое доставляет ей другой.

На протяжении ночи Айтел вел один из тех героических боев, когда утром не остается ни одного трупа: десяток раз он протягивал руку к телефону и отдергивал ее. Побуждаемый ревностью, этим радикальным орудием чувств, Айтел прокручивал до конца все истории, которые она, хихикая, рассказывала, так что достаточно ему было вспомнить мужчину,

о котором она говорила, и брошенную ею фразу: «Ну и пьяная же я была», чтобы представить себе воображаемым глазом, увеличенным резцом ревности, как она отдавалась, играя, – а он знал, что это так, – как мычала, вскрикивала, мурлыкала, – эти картины оргазма возбуждали и его. А тот мужчина, с которым она была, – можно не сомневаться, он не знал, что она играла и сама занималась изысканием, – будет потом похваляться, рассказывая, что она говорила и что вытворяла. Это было уж слишком для Айтела. Если в прошлом он выслушивал признания своих любовниц и смотрел на это как на закрытую репетицию комедии и забавный спектакль, как на мышиную возню под камнем, то сейчас он мог бы убить каждого из мужчин, которых знала Илена. Они не ценили ее, и в этом было их преступление. Они ценили ее не больше, чем она ценила себя. Подобно всем ревнивым любовникам Айтел считал, что Илена позорно плохо заботится о его собственности. Она была лишь тем, кем он мог ее сделать, и если он ревновал ее к прошлому, это объяснялось тем, что ее прошлое поведение могло быть понятно лишь в свете того, как она вела себя сейчас. Слова, которые она, возможно, шептала другому мужчине, лишались того пыла, с каким она шептала их ему. И с чувством, будто в грудь ему вонзался ледоруб, Айтел слышал собственные слова о ней: «Когда Колли нет поблизости, его кошечка отправляется пошалить. Пара актеров, работавших у меня, проводили с ней время. Они говорили, что ей нет равных в постели». Он готов был придушить ее за то, что она не дождалась его, – почему она не знала, что ей не надо притворяться, так как явится он и будет с ней. Заглох разум, говоривший, что тебе пришлось вскочить на поезд «американских горок», иначе ты ничего бы не почувствовал. Айтел считал преступлением то, что Илена хотя бы миг испытывала наслаждение с другим мужчиной.

Следующие несколько дней были невыносимы. Он только и делал, что ждал, когда приедет Илена, и когда она приезжала, накидывался на нее с такой поспешностью, какую считал навсегда утраченной. Когда ее не было, он пил, сидел в «Яхт-клубе», садился в машину и ехал – проезжал мимо ее отеля, кружил по городу, чтобы снова проехать мимо ее отеля. Навестив его впервые после приема, я обнаружил человека, полного энергии. За час он рассказал одну за другой несколько историй, отыгрывая персонажей и создавая их образ всего лишь с помощью жестов. Я все откладывал встречу с ним из-за того, чтобы не рассказывать про Лулу, боясь испортить нашу дружбу, но он лишь расхохотался, услышав мое признание, поздравил меня и выдохнул:

– Я знал, что так будет. Ей-богу, знал, что так будет.

– Но почему?

– Ну, понимаешь, я в нее кое-что заложил. И у меня была мысль – вот так: пришла мысль, и все, – что теперь она готова перепихнуться с джентльменским клинком.

– Джентльменским клинком? Да у меня воспитание помойки, – сказал я. Но мне приятно было такое услышать. – Скажи, – небрежным тоном спросил я, – что представляет собой Лулу?

Не в силах сидеть на месте, он вскочил и принялся шагать по комнате.

– О нет! О нет! Не думаешь же ты, что я – Колли Муншин, правда? Выясняй это сам. – И потом вдруг изо всей силы хлопнул меня по спине. – Как же нас будут жалеть! – театрально воскликнул он.

В конце недели, как раз когда Айтел пришел к выводу, что ревновать плохо, или, вернее, как раз когда его ревность стала угасать и он поддерживал ее в себе ради того, чтобы наблюдать доставляемую ею боль, считая, что сможет по желанию выключить ее, он узнал, что Илена изменила ему.