Олений заповедник

Мейлер Норман

Люди, занимающиеся самообманом, раздражали Фэя – в этом смысле он стоял на позициях, прямо противоположных остальной человеческой расе. За те вечера, что мы проводили в беседах, я лучше узнал его, и он перестал быть для меня тайной, хотя я никогда не считал, что понимаю его. Но по крайней мере я представлял себе, как он проводит время без меня, и из тех историй, которыми он меня пичкал, у меня сложилось мнение о том, чем он может заниматься, когда меня нет, и из смутных представлений о том, как он проводил дни – а он редко вставал раньше двенадцати, затем обходил самые крупные отели, чтобы выпить в баре и набрать клиентов для своих

девочек, – я поверх череды игроков, нефтяников, актеров, приехавших на одну ночь, и политиков из киностолицы заглядывал в менее приметные уголки его жизни. Ложился он в постель на восходе солнца, и у него вошло в привычку последние два часа ночи изучать разные книги, раскладывать по-новому карты и думать о всяких мелочах, как он это называл. Вечерами и ночами – в этот промежуток между дневной работой и одиночеством раннего утра – он занимался тем, что подвернется, и я под конец узнал, что всякий раз это было что-то новое: так, в один вечер он успокаивал какую-нибудь свою истерически рыдавшую девочку; в другой – принимал у себя бандитов или гангстеров; в третий – отправлялся заниматься тем, что больше всего презирал, – это стало уже рутиной: вводил в дело новенькую; в четвертый, словно бросив на счастье монетку, отправлялся к Доротее; в пятый – ехал в киностолицу послушать каких-то новых музыкантов или с такой же легкостью ехал в другом направлении и, пересекая границу штата, направлялся в один из разбросанных по пустыне городков, где идет игра. Он мог навестить знакомых вроде Айтела, мог свалиться на Тедди Поупа или на приятелей из этого круга, мог даже пойти в кино или выпить в баре, но в три-четыре часа ночи возвращался домой. На этом материале я мог бы рассказать двадцать историй о нем, но я выбираю ту, которая, на мой взгляд, наиболее раскрывает его натуру.

Произошло это не таким уж ранним утром, после того, как я ночью уехал от Фэя. Он сидел один, перед ним лежали карты, и тут зазвонил телефон. Он привык к телефонным звонкам несмотря на то, что они ему докучали, но такова уж была его профессия, что окружающие считали необходимым немедленно общаться с ним, и хотя он был уверен, что любой звонивший мог подождать неделю, а то и дольше, он воспринимал это раздражающее обстоятельство как отходы своей профессии.

Итак, Фэй снял трубку и едва ли удивился, выяснив, что звонит Бобби, девушка Джей-Джея, которая работала у него всего десять дней.

– Мэрион, я вынуждена тебе позвонить, – сказала она.

Разговоры в четыре часа утра всегда начинались с такой фразы.

– Я счастлив, – сказал Мэрион, – но мне кажется, я говорил тебе: не звонить мне после трех.

– Я вынуждена. Пожалуйста, извини, Мэрион.

Он улыбнулся про себя.

– Ну, как все прошло? – спросил он. Когда девушки звонили ему так поздно, это обычно означало, что их заставили делать нечто унизительное и они хотят пожаловаться. Время от времени какая-нибудь из его наиболее талантливых девиц сталкивалась с чем-то необычным и хотела срочно выяснить, что он об этом думает, однако он едва ли мог представить себе, что нечто подобное произошло в эту ночь.

– Дело в том, – сказала Бобби, – что было необыкновенно хорошо и так неожиданно.

– Ну так расскажи, как это было. – Он был отцом для девиц с подвязками и столько выслушал их детских рассказов, что его тошнило от них.

– По телефону не могу.

«Ни одна девчонка не могла», – подумал он.

– Хорошо, расскажешь завтра.

–

Мэрион, я понимаю: я прошу об особом одолжении… но не мог бы ты приехать ко мне сегодня, чтобы я рассказала тебе?

Вот это уже было возмутительно. Бобби обладала этакой вкрадчивостью и обаянием красотки из маленького городка и сейчас попыталась пустить это в ход.

– Отвяжись, – сказал он в трубку.

– Ну так, может, я могу приехать к тебе?

– Да, завтра.

– Мэрион, наш общий знакомый дал мне пять сотен.

– Поздравляю. – Но он заинтересовался. Это было непонятно.

– А теперь ты ко мне приедешь? – спросила она.

– Нет.

– А я могу к тебе приехать?

– Если ненадолго.

– Но я не могу приехать, Мэрион. Я отпустила няню, когда вернулась домой.

Он, конечно, не забыл. В спальне ее крошечного четырехкомнатного коттеджа было двое малышей.

– Так верни няню, – набравшись терпения, произнес он в трубку.

– Не знаю, удастся ли, Мэрион.

– В таком случае отложи нашу встречу до завтра.

Молчание. Фэй чуть ли не слышал, как маленький умишко Бобби быстро прикидывает. Наконец она по-детски вздохнула.

– Ну, хорошо, Мэрион, я как-нибудь ее верну.

– Только приезжай быстро, – сказал он, – иначе я засну. – И положил трубку.

В ожидании ее прихода он надел халат. Марихуаны в банке было совсем на донышке, и он наказал себе докупить завтра, а пока раздумывал, сделать или нет новую закрутку. Марихуана не доставляла ему удовольствия. Она не поднимала настроения. Наоборот: замораживала его, даже появлялось ощущение, что на виски ему положили лед. Порой это было для него уж слишком.

Тем не менее он курил травку. И время от времени это сильно влияло на его мозг. Если в голову ему приходила мысль, которую следовало записать – нечто такое, например, что казалось абсолютно ясным ночью и непостижимым наутро, вроде «трехглазой любви», – он обнаруживал, что мозг следит за ходом мысли, а мысль следит за рукой, а рука – за карандашом, а карандаш – за бумагой, и бумага вдруг таращится на него с недоброй усмешкой: «Ты спятил, дружище». Мэрион пытался порвать с марихуаной. Два-три месяца назад был период, когда он перешел на героин, но результаты были невообразимы.

Раздался стук в дверь, и появилась Бобби. Было известно, что двери у него никогда не запираются, и он твердо держался этого правила. Однако немало было людей, которых Фэй боялся: достаточно он всего натворил, и его не отпускал страх. Много ночей он лежал без сна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из пустыни, к рыку редко появлявшихся зверей, вою ветра, шуршанию шин автомобилей, и сердце его усиленно билось от злости на свой страх. В наказание себе он никогда не закрывался на засов. Мысль, что он никогда не должен запирать дверь, пришла к нему однажды ночью, когда он ворочался без сна в мокрой от пота постели.

– О нет, – вслух произнес он, – неужели я должен такпоступать?

И обдумывая, как проявить снисходительность к себе, решил никогда больше не запирать дверь.

Бобби чмокнула его в щеку. Так было принято у бесталанных девиц по вызову. Им нравилось изображать из себя королев в студенческих сообществах, и Мэрион наблюдал, как новенькие перенимали манеры старожилов.

– Какую чудесную я провела ночь, Мэрион, – сказала Бобби.

– Еще бы, – произнес Мэрион, – получила пять сотен.