Ольф. Книга четвертая
Шрифт:
Сказанного не вернешь. Объятие потеряло сладость и стало механическим.
– Не входит, – буркнул я.
Вот же ж, дышло ей в тарантас и коромысло в прорубь, а Маша права. Стоило Любе вернуться в мысли, и глупости развеялись, родственные отношения вернулись на верный уровень, и все встало на места. Я парень своей девушки, Маша – близкая родственница этого парня, как она и окружающие считают. Обнимашки с родственницей не должны приносить чувственных удовольствий.
– Благодарность родственницы за помощь в этот список тоже не входит? – зачем-то уточнила Маша.
«Смотря какая
– Помощь не требует благодарности, иначе это не помощь, а бартер и торговля. Искренняя благодарность не может оказаться под запретом.
– Хорошо, а то я переживаю. Ты у нас такой непостоянный.
Я?! Это говорит человек, у которого кроме любовника (он же чужой муж) в моем присутствии были близнецы, писатель, друг старшего брата, и это лишь те, кого я застал?!
Улицы заметало колючей крупой, на столбах до сих пор перемигивались оставшиеся с Нового года гирлянды – они будут радовать глаз до ближайшей оттепели, когда мастера смогут к ним взобраться. Водитель резко выкрутил руль влево, машина развернулась поперек присыпанной снегом сплошной полосы: разметка не видна, ни один гаишник не докопается. Отфыркиваясь снежными брызгами, такси остановилось у входа в один из довольно известных городских ресторанов. Надо заметить – у Маши неплохой вкус. И запросы. Что ж, она сама пригласила. Я отплачу лишь тем, что закажу что-нибудь не особо дорогое.
Несколько метров от машины до дверей заведения мы пронеслись бегом. Пока бежали, вдохнули морозного воздуха, и показалось, будто в легкие впились когти монстров, чтобы разорвать изнутри. Под ногами ругался последними словами раздавленный снег. В заиндевевших дверях нас встретил швейцар в ливрее, в зале услужливый официант проводил к столику в отдельной нише, отгороженной от остального зала легкой полупрозрачной занавесью. Мы сделали заказ. От алкоголя я отказался, выбрав фруктовый коктейль и колу, Маша взяла себе бокал белого полусладкого. Выбор блюд я доверил Маше – ничего не понимаю во французских названиях, а нормальных в перечне не обнаружилось.
Ресторан состоял из центрального зала и отдельных ниш, одну из которых занимали мы с Машей, звучала мягкая музыка, большинство видных из ниши столиков пустовали. Впрочем, на каждом белела табличка «Заказано». Видимо, народ соберется к вечеру. Праздник, все-таки. В нашей нише стены походили на каменный грот, что в сочетании с изысканной мебелью и почти антикварной посудой, достойной стола королей, выглядело волшебно. Мы словно в сказку попали. Тьма и свет, мрак и великолепие. Длинный стол, рассчитанный на четверых, а то и на шестерых, покрывала идеально белая скатерть, спускавшаяся чуть ли не до пола, с двух сторон к столу примыкали мягкие диваны с подушками. Мне хотелось сидеть рядом с Машей, но она опустилась с краю дивана, и я сел на противоположный. Сидеть напротив тоже неплохо. Смотреть в лицо, а иногда, возможно, «случайно» касаться ногой…
Брысь, глупые мысли.
Пока заказанное готовили, Маша попросила прочитать еще какой-нибудь из моих рассказов.
– Если можно, что-нибудь позитивное.
– Есть юмористический.
– Отлично. Кстати, если что – помыть руки,
Я сбросил ей на телефон файл с рассказом «Сын своей матери» и отправился мыть руки и, как она выразилась, делать все прочее.
«Сделать все прочее можно вон там». Моя фантазия разыгралась. Если откопать в словах намек…
Как же плохо иметь богатую фантазию.
Туалет оказался шикарным, под стать дворцу падишаха или императора – блеск инкрустированной плитки, позолоченные краны, огромные кабинки, больше похожие на люксовые номера в пятизвездочном отеле…
Кабинки, как им и положено, закрывались. «Сделать все прочее можно…» Да, можно! В ресторане почти пусто, и так легко прошмыгнуть в одну из кабинок никем не замеченными, и здесь, никем не видимые, никому не нужные, запертые на защелку – «делать все прочее»…
Может быть, Люба-номер-два права, и я маньяк? Собственной девушкой посаженый на голодный паек, я до желудочных колик хотел есть – все, что дадут и до чего дотянутся руки. Есть, жрать, запихивать в себя огромными кусками, глотать без пережевывания и требовать еще. От возможного употребления Маши давно удерживала не совесть, а опасность разоблачения. Не будь у нас необходимости всю жизнь пересекаться, я давно рассказал бы о тайне нашего неродства, и жизнелюбие Маши могло выплеснуться на меня – самого близкого в территориальном плане человека. Соседняя комната и соседняя кровать – что может быть ближе?
И все же я этого не сделаю. Никогда. Даю слово.
Но собственным здоровьем или будущим счастьем с Любой не поклянусь. Не потому, что не верю себе, а потому что никому не верю. Человек слаб. А я не слаб, я предусмотрителен и ответственно отношусь к данному собой слову.
Когда я вернулся, расторопный официант уже сгрузил с подноса заказанные яства, налил в пустой бокал из протертой бутыли и, кивнув на прощание и задернув за собой занавеску, удалился.
Маша подняла глаза от экрана.
– Ты удивляешь меня все больше и больше.
– Дочитала?
– Нет, но ты меня поражаешь, не ожидала настолько погрузиться в чужую жизнь. И у меня вопрос к названию: разве у литераторов не принято бороться со словом «свой»? Ты нарушаешь канон и заранее выглядишь неумехой, слово «свой» явно лишнее, без него смысл сохраняется, а читается лучше. Например «Я кивнул своей головой» – то же самое.
– В твоем примере не только «свой» лишнее, для передачи смысла достаточно местоимения и глагола, поскольку кивать чем-то, кроме головы, невозможно. А название рассказа перекликается с выражением «сын своего отца». Дочитай, тогда поговорим.
– Хорошо. – Маша подняла свой бокал. – За тебя, Алик, и за твой успех на любом поприще, за что бы ты ни взялся!
Я поднял высокий стакан с коктейлем, чокнулся за приятный тост… и не удержался:
– Ты обещала не пить.
Маша протянула мне через стол свой бокал:
– Попробуй.
– Я не пью алкоголь.
– Поэтому и говорю – попробуй. Я заказала безалкогольное вино!
Я сделал глоток из бокала Маши, придерживая ее руку своей. Терпкий сладенький вкус. Спиртом не пахнет.